— Двадцать один.

— Вот что: наступаем. Приказ. Сигнал — красные ракеты.

— А я только блиндажок кончил, думал — отоспимся. — проговорил Иванов. Остальные ротные молчали.

— На том свете отоспимся. Значит, так: ты, Иванов, и ты, Сашкин, растягивайте людей левее дороги, а ты справа.

— Трясина там не дай Бог, — засомневался Иванов. — Ребята зайца подстрелили, лазили.

— Наше дело солдатское: вперед. Ну, по местам.

Пронзительно ударили дивизионки. Снаряды разрывались за болотом, а те, какие не долетали до вражеских окопов, гасли в илистой трясине.

Атака захлебнулась на середине болота. Солдаты увязали там до колен и застывали серыми мокрыми комьями. У Иванова в живых осталось двенадцать человек, у Поликарпова четырнадцать, из роты Сашкина уцелели десять. Они несколько часов лежали в грязи и только в вечерних сумерках возвратились на исходные позиции. Раненый Сашкин ушел в санбат.

Лейтенант Иванов тяжело ввалился в штабной блиндаж. С шинели у него стекали мутные ручейки, лицо было в грязи. Он мазнул по щеке рукавом, вытер ладони о подкладку шинели, достал из кармана махорку. Пачка настолько отсырела, что разваливалась у него в руках.

— Закурить, Якушкин, — угрюмо сказал он.

Он свернул цигарку, затянулся. Он курил и смотрел на огонь печки, а остальные смотрели на него. Он побывал в таком пекле, из которого возвращаются чудом.

Говорить никому не хотелось. Беда была очевидна: на болоте осталась половина батальона.

— Влипли, как мухи. — прохрипел Иванов и закашлялся. — Было бы суше — проскочили. Вербицкому в живот, так и остался в грязи. Бойня, Якушкин.

— Наше дело солдатское. Ночью опять пойдем.

И ночью батальон застрял на середине болота. Атака стоила ему еще десяти жизней. Поликарпова убило наповал. Остальные вернулись назад.

Днем Якушкин просеивал и без того тощие батальонные тылы, чтобы наскрести хотя бы десяток солдат. Всего в трех ротах насчитывалось теперь девятнадцать человек, резерва пехоты не было, а на рассвете батальон обязан был атаковать в третий раз.

Скрепя сердце Якушкин приказал построить весь вспомогательный персонал. Здесь были люди средних лет и пожилые, нестроевики. Глядя на комбата, они замирали от ожидания и страха: если берутся за них, на передовой совсем плохо.

Кто видел Якушкина год тому назад, вряд ли узнал бы его в суровом старшем лейтенанте. Война закалила и состарила его, он, казалось, стал нечувствителен к человеческому страданию. Но он тяжело переживал свою роль, он страдал сам, помимо своей воли причиняя страдания людям. С какой радостью он сказал бы им: «Расходитесь по своим местам!» Но он не имел права так сказать, ему было приказано взять людей в собственных тылах.