На левом фланге стоял Кирюшин, безобидный пятидесятилетний работяга. Он смотрел на комбата доверчиво, будто признавался ему: «Ну какой из меня солдат!..» Солдат, конечно, из него был неважный, зато сапожник он был первостатейный, золотые руки. Якушкин сам носил яловые сапоги его работы — таким сапогам износу нет.

— Что, Кирюшин, — повоюем?

— Грыжа у меня, товарищ комбат. — часто моргая, проговорил Кирюшин. — Нельзя мне…

— Тебе нельзя, а вот им можно, да? — в эту минуту Якушкин ненавидел себя. Но долго сдерживаемое раздражение уже прорвалось наружу: наивность Кирюшина, надеявшегося на то, что какая-то грыжа избавит его от грязного болота, вывела Якушкина из себя. — Тебе нельзя, а мне можно? А ребятам, которые годятся тебе в сыновья, можно? Ты пожил, а они — там!..

— Я… ничего, — растерялся Кирюшин. — У меня… грыжа.

— Становись в строй! — крикнул Якушкин. — Сержант, веди этих десятерых к лейтенанту Иванову. Я догоню.

Сержант построил отобранных в колонну по два. Кирюшин послушно зашагал в заднем ряду, не разбирая дороги. Его старые ботинки и обтрепанные обмотки покрылись свежей грязью.

Якушкин пошел напрямик лесом. В березняке он присел на пенек, свернул цигарку. «Эх, жизнь наша. — подумал с болью. — И кому понадобилось это болото…»

Третья атака тоже не удалась. Только туман спас людей от поголовной гибели. Выбравшись из болота, Якушкин увел остатки батальона на исходную позицию. То, что он пережил, образовало темную дыру в сознании, будто болото, секущий пулеметный огонь и грязь, связывающая человека по рукам и ногам, лишь пригрезились ему.

Он привалился грудью к земле окопа и стоял, тяжело дыша. У него не было сил о чем-нибудь думать и куда-нибудь идти.

— Товарищ комбат, закурите моего, у меня сухой…

Кирюшин! Он устало и доверчиво улыбался, между полосками грязи на лице проглядывала бледность.

Кисет у него был кожаный, с искусно сделанной застежкой.

— Жив… батя?! А как твоя грыжа?

— А ничего! Думал, вылезет, а ничего! У вас сапог рваный, осколком, наверное… Я вам другой такой же сошью, кожа есть…

Днем пришло пополнение — человек тридцать маршевиков из санбата, а на следующее утро батальон снова атаковал.

С края болото напоминало пропитанную водой резиновую губку, к середине воды было меньше, но начиналась топкая грязь. Она свинцово хватала за ноги. Люди отчаянно спешили пересечь это гиблое место и плюхались в грязь, беззащитные от пулеметного огня. Только сорокапятчики пытались прикрыть их. «Неужели и в этот раз зря? — обостренным слухом Якушкин различил в общем грохоте выстрелы противотанкового орудия. — Крылов. Жив, браток», — подумал он и рванулся вперед. Сапог с разорванным голенищем остался в грязи.