«Привет, Женька! Мы пересекли государственную границу и идем без передышки дальше!..», «…а твоего расчета больше нет… уцелел один Гусев, он сейчас у меня наводчиком. Мисюра и Ушкин тяжело ранены: тут было много работы…», «…привет от Костромина и Маякина. Как видишь, мы еще держимся».

«Привет, Женька! Мы пересекли государственную границу и идем без передышки дальше!..», «…а твоего расчета больше нет… уцелел один Гусев, он сейчас у меня наводчиком. Мисюра и Ушкин тяжело ранены: тут было много работы…», «…привет от Костромина и Маякина. Как видишь, мы еще держимся».

* * *

Крылов понемногу начал ходить.

— Поползем, браток? — предлагал сосед по палате, берясь за костыли.

Они спускались вниз по лестнице, усаживались на скамье в госпитальном дворике.

— Жарко, — вздыхал сосед. — Теперь бы кружечку пивка, довоенного. Ну ничего, дождемся, воевать уж теперь недолго, скоро по домам.

Крылов подумал о фронтовых дорогах, которые давались пехоте потом и кровью. Казалось, им не будет конца.

— Нескоро еще…

Постепенно он удлинял прогулки. В сентябре он заметно окреп, а в октябре его выписали из госпиталя. Он был включен в команду, направлявшуюся в запасной полк.

* * *

Дорога показалась ему долгой и утомительной. Кроме солдат, в вагоне ехали женщины с детьми и несколько мужчин. У окна угрюмо курил инвалид. Отовсюду кричала нужда, усталость, неуют. Каждый военный день отпечатывался преждевременными морщинами на лицах у женщин, это их отцы, сыновья, мужья и братья истекали кровью на фронтовых дорогах, пропадали без вести, становились калеками без рук, без ног. Победы на фронтах отзывались в тылу не только радостью — они долетали сюда извещениями о гибели близких и оставляли новых инвалидов на улицах сел и городов.

Поезд простаивал на полустанках, пропуская тяжело нагруженные товарные эшелоны. На запад текли войска, техника, боеприпасы. Здесь, в глубоком тылу, остро ощущался напряженный пульс войны.

В небольшом местечке Крылов заглянул на привокзальный базар. Продавали мучные лепешки, картофельное пюре, молоко, яйца. У мешка с семечками бойко орудовала молодуха с прилипшей к губам подсолнечной шелухой. Мордастый мужик лет сорока держал под мышкой буханку хлеба.

— Почем хлеб? — спросила пожилая женщина.

— Двести семьдесят.

— Креста на тебе нет.

— Жрать не хочешь — не бери, — равнодушно ответил мужик.

«Этот проживет, — с ненавистью подумал Крылов. — Кому война, кому мать родная…»

В любом народе есть свой золотой людской фонд и своя накипь. Золотой фонд, определявший судьбы войны, непрерывно расходовался, а накипь сохранялась, скапливалась подальше от огня, прилипала к событиям и обстоятельствам, разъедала души других неустойчивых людей, создавала дополнительные трудности в войне.