Потом сонным и обиженным голосом она сказала:

— Алло, кто это? Кто это? Ну отвечайте же… У, хамы!..

Я тихо засмеялся, а потом сказал:

— Я тебя слушаю…

Она не узнала меня, а я молчал с глуповатой улыбкой, припав к холодной пластмассе щекой, пока она не бросила трубку.

Отец

Отец

…Профессор-рентгенолог, маленькая седая женщина, сказала мне, когда отец одевался за стенкой:

— Завтра, с десяти до двух, вы приходите, пожалуйста, один… Или с мамой. Мама есть?

И все стало ясно.

Лицо профессорши поплыло, удалилось, снова приблизилось… Оно было похоже на тесто.

— Все плохо, да? — спросил я с идиотской заискивающей улыбкой — она конвульсивно растянула мой рот и не слушалась, застыла.

— Завтра, — строго повторила профессорша и коснулась моей руки: успокойтесь, мол, и ступайте.

Лучше бы ей не касаться меня. Потому что теперь надежды не было. Никакой. Ни капельки.

Мы с отцом шли по городу, по тополиному пуху Тверского бульвара — это самое тополиное место в Москве, шли рядом, в одинаковых светло-серых костюмах (отец любил, когда мы одеты одинаково), он сам предлагал мне сигареты — обычно он злился, что я курю, а сейчас предлагал сам, и когда мы задымили, он сунул мне в карман свою необыкновенную прозрачную зажигалку:

— Твоя.

— Нет! — испугался я, и полез с этой зажигалкой к нему в карман, он сопротивлялся, и мы даже поборолись немного.

— Ты же хотел! — удивлялся отец.

— А теперь не хочу. Я вообще бросаю курить! — выпалил я, отпихивая подарок.