Во время этих прогулок Розамунда была совершенно счастлива. Она оказывала на нас с сестрами огромное влияние, мы на нее равнялись, но свободнее всего она чувствовала себя с нашим младшим братом, и теперь, когда он подрос, стало видно, что она застряла на другой стадии развития. Он заговаривал про факты и идеи, он узнавал о них в школе и из книг и журналов, которые рано начал читать, а она отвечала ему на уровне детских стишков. Но как бы ей ни нравилось с нами гулять, она всегда безропотно возвращалась домой вовремя, чтобы в надлежащий час снова взяться за работу, и в этом тоже служила мне примером. У меня возникли трудности с занятиями: под маминым руководством я достигла, возможно преждевременно, того уровня технического мастерства, на котором дух слабеет и попадает в пустыню. Кротость Розамунды и то умиротворяющее зрелище, какое являли собой она и ее мать, когда сидели с бледными изысканными тканями на коленях и не отрывали глаз от своих неторопливых рук, всегда напоминали мне, что я склонна «впадать в состояния», и возвращали меня к фортепиано.

Способность Розамунды делать нас спокойными и прилежными влияла не на всех одинаково. Ей поддавалась Корделия; она играла на скрипке не лучше обычного, но беспрестанно. Однако Ричард Куин оставался неуязвим. В некотором смысле все у него складывалось хорошо. Мы волновались, когда он перешел в школу для мальчиков постарше, потому что он был очень хорошеньким, походил на девочку и любил все делать по-своему. Но в новой школе он пользовался гораздо большей популярностью, чем мы в своих. Во-первых, он хорошо играл в спортивные игры. Он весьма свободно обращался с мячом; когда он бросал его, отбивал битой или пинал, мяч вытворял что-то такое, чего не ожидал никто, кроме него, и Ричард Куин, смеясь, пользовался всеобщим изумлением. Кроме того, он быстро бегал. Он хорошо учился, арифметика и математика стали для него очередной игрой, но он то и дело не выполнял домашние задания. Он пренебрегал ими ради музыки, но это ничего не меняло, потому что он не проявлял прилежания и в ней. Ему больше нравилось играть на разных инструментах, чем по-настоящему хорошо осваивать какой-нибудь один. Как и Корделия, он обладал абсолютным слухом, какого не было ни у мамы, ни у Мэри, ни у меня, и гораздо лучшей музыкальной памятью, чем у любой из нас. У него очень рано появилась скрипка, один из его учителей подарил ему инструмент, который передавался в его семье из поколения в поколение. Люди постоянно что-то ему дарили. Отец одного из мальчиков подарил ему флейту, а блок-флейта была у него всегда, так что, считая фортепиано, для начала в его распоряжении имелось четыре инструмента. Но ни на одном из них он не занимался как следует. Больше всего ему нравилось играть на флейте или на блок-флейте в конюшне или в саду для Розамунды, сочиняя вариации старых мелодий, иногда такие нелепые, что нельзя было не рассмеяться, а иногда – новые мелодии, что очень сердило маму.