– Нет, я не умна.

Потом они вдвоем убирали шахматы обратно в коробку, и мы еще немного сидели вместе – я, черный и худой папа и сияющая чистотой Розамунда, – как если бы игра все еще продолжалась.

Я ничего не понимала. То, во что они играли, было чем-то более странным, чем обычная игра, ведь в то время, как папа продумывал каждый ход, явно выбирая между двумя-тремя вариантами и меняя решение в последнюю минуту, Розамунда вообще не использовала разум и просто знала, какие ходы следовали друг за другом в той игре, что существовала с начала до конца, еще прежде, чем они садились за стол. Как две эти игры – одна, которую папа создавал на ходу, и другая, завершенная еще до своего начала, – могли быть одной и той же игрой? Я задавалась этим вопросом, и мне в голову приходили разные музыкальные пассажи, но потом папа принимался что-то бормотать и нащупывать свою перьевую ручку, которую тут же ронял, а рука Розамунды начинала подергиваться, словно соскучившись по иголке. Папа вставал, благодарил ее за прекрасную партию и заставлял себя найти какой-нибудь способ показать мне, что я тоже для него что-то значу, – например, проводил рукой по моим волосам и говорил, что я похожа на какую-нибудь родственницу, о которой я никогда не слышала. Когда мы возвращались в гостиную, мама всегда задавала вопрос: «Вы хорошо поиграли с папой?»

У нее вошло в привычку расспрашивать нас о нем после того, как мы проводили с ним время, словно он жил вдали от нее и она давно не получала о нем известий.

Глава 14

Глава 14

Несмотря ни на что, все мы, и даже вечно недовольная Корделия, всегда понимали, насколько выдающийся человек наш папа и как нам повезло по сравнению с бедной Розамундой, которая была вынуждена называть отцом кузена Джока. Мы особенно хорошо осознали это, когда однажды летом, сразу после ужина, кузен Джок без предупреждения заявился к нам домой. Дверь открыла я. В те далекие времена не иметь слуги, который мог бы впустить гостей, считалось стыдным, но, как выяснило следующее поколение, хозяин получал определенное преимущество, если делал это самостоятельно. После того как посетитель позвонит в колокольчик или постучит дверным молотком, он представляет, что сделает или скажет, когда его впустят в дом; а значит, если хозяин сам откроет дверь, то у него будет мгновение на то, чтобы угадать цель визита, пока гость не вышел из задумчивости. В бледном летнем сумраке я разглядела странную светлую красоту и стройность этого неприятного стареющего мужчины, похожего на Меркурия, и у меня сложилось впечатление, что он пришел к нам, потому что его кто-то обидел и ему нужна помощь. Это казалось крайне маловероятным, он уже проявил свой злобный нрав, а я в то время принимала как данность, что злым людям помощь не нужна. Я с сомнением уставилась на него. Все в его облике говорило о минувшем веке, и даже о его начале. Несколько лет назад он напомнил мне старый портрет одного поэта, и я могла представить его случайным загадочным знакомцем озерных поэтов[98], подающим надежды юношей, который переночевал у Вордсворта, осточертел ему, невежливо ушел наутро, снова объявился в качестве хорошего приятеля де Квинси[99] и умер в мансарде от злоупотребления лауданумом. Я считала поэтов и писателей недалекими людьми, которые слишком много о себе воображают, потому что они ведут себя так же неразумно, как самые глупые из музыкантов, между тем как их произведения явно значительно менее важны. Но потом я заметила, что он держит под мышкой футляр для флейты и перебирает облаченными в перчатку пальцами, словно нажимая на клапаны. Он был музыкантом, и даже очень хорошим. С момента, как я открыла дверь, я успела не только разглядеть в нем чувствительного поэта, слишком чувствительного, чтобы писать стихи, но и по-детски задуматься, не захлопнуть ли дверь перед его лицом и не сказать ли маме, что это был какой-то пьяница, потому что испугалась, что он заберет Констанцию и Розамунду, которые обещали остаться у нас надолго. Разрываясь между этими мыслями, я не пригласила его войти. Но через секунду он включил свою обычную клоунаду и с бессмысленной ухмылкой протиснулся в прихожую качающейся походкой шотландского комика.