– Я полагала, что уж тебе-то лучше других известно, почему нельзя поощрять эту бедную женщину на такой ужасный заработок, – сказала мама.

– Она живет в славной маленькой квартирке над рыбной лавкой, – гнул свое кузен Джок, – очень удобной, хотя к концу дня, когда все должно отдыхать, рыбой пахнет так же сильно, как у Агага[101] в его доспехах, но зато сразу хочется селедки. И в славной маленькой комнатке с задернутыми шторами в этой славной маленькой квартирке сидит миссис О’Шонесси, почтенная вдова в черном, связанная по рукам и ногам, что твой цыпленок, чтоб без фокусов, и начинает сеанс. Ну а шторы-то, как пить дать, крашеные. Запах краски смешивается с запахом рыбы да так и шибает в нос. Но у штор этих своя задача. Они плотно задернуты, как если бы в доме находился мертвец, и превращают день в ночь, черную ночь, воняющую рыбой, краской и пылью. И стены между жизнью и смертью рушатся.

– Сегодня необыкновенно погожий день, – заметила Констанция. – Жаль, что ты провел его таким образом.

– Женщина, ты совершенно ничего не смыслишь в загадках времени, пространства и нашего горестного бытия, – сказал кузен Джок, благочестиво закатив глаза. – Что может быть лучше в столь прекрасный день, чем утешиться учением Господним? Краснокожий, вселившийся в миссис О’Шонесси, громогласно возвещал, что у смерти нет жала и в могиле нет победы, силясь донести то же, что сказано в Первом послании к коринфянам, в пятьдесят пятом стихе пятнадцатой главы[102], но, конечно, с некоторыми ошибками, что неудивительно для представителя этого молчаливого народа. Да, но учением все не ограничилось. Что за радость видеть, как утешаются плачущие, как и было обещано в лучшей из книг! Одна достойная женщина узнала от отца, тридцать лет как покойного, что через шесть месяцев ее муж излечится от скоротечной чахотки, да, очень трогательно, а другую несчастную погладил ручкой по лицу младенчик, которого она потеряла в прошлое Рождество.

– Однако же ты, как я помню, сам говорил, что такие руки можно изготовить из того же материала, из какого делают воздушные шары, – возразила Констанция.

– Право, Джок, – холодно добавила мама, – ты же знаешь, что однажды в этой злосчастной квартире разразится ужасная сцена, кто-нибудь сорвет крашеные шторы, комнату зальет свет, и эти бедные идиоты, да смилуется над ними Господь, увидят, что их обманули. Станут ли они винить себя за то, что по своей глупости верили, будто вечность обитает над рыбной лавкой напротив станции Лавгроув? Ты знаешь, что не станут. Они ополчатся против этой бедной разоблаченной женщины со спущенными веревками, свисающими с запястий и лодыжек, – какое унижение! – и найдут ярды материи для воздушных шаров…