Эти слова меня возмутили. Я могла бы понять, если бы Розамунда заслуженно ненавидела своего отца, но веселье, которое, по-видимому, вызывало у нее его поведение, казалось мне неприятным и легкомысленным. Я попыталась заставить ее высказаться более честно и резко и воскликнула:

– Но он чудовище! Жестокое чудовище! Вы не можете к нему вернуться!

– Ах, бедный, бедный папа, – с ленивой улыбкой отозвалась Розамунда, продолжая нарезать сэндвичи.

– Мисс Роуз, – сказала Кейт, – вы не должны говорить так о папе мисс Розамунды, а то превратитесь в простолюдинку Роуз и простолюдинка Кейт надерет вам уши. Какой бы взрослой вы ни стали, а я с вами всегда управлюсь. Сложение у вас хрупкое, и вы никогда не дорастете мне даже до плеча. Я не потерплю подобных выходок у себя на кухне, и не потерплю, чтобы меня учили, как правильно готовить ирландское рагу, и не потерплю, чтобы вы так грубо отзывались о папе своей гостьи. Мисс Розамунда, значит ли все это, что им там наверху не помешает чайник чаю?

– Да, пожалуй, – ответила Розамунда.

Пока Кейт возилась с чайником на плите, я стояла рядом с Розамундой в угрюмом молчании. Но когда она с кончика ножа посыпала перцем ветчину, я заметила с правой стороны ее указательного пальца мозоль от постоянного шитья и в ярости выпалила:

– Как ты можешь к нему вернуться, когда он так отвратительно жаден?

Она медленно, сквозь смех и заикание, выговорила:

– Ах, б-бедный п-папа! Ах, б-бедный п-папа!

Моя любовь переплелась с ненавистью. Я даже пожалела, что мне не хватает духу передразнить ее заикание.

– А сейчас, мисс Роуз, отнесите этот поднос наверх и помните, что должны почитать отца своего и матерь свою, чтобы продлились дни ваши на земле, – сказала Кейт.

– Он мне не отец, – огрызнулась я.

– Все в Библии распространяется также и на гостей, – сказала Кейт. – Вам с вашим воспитанием грех этого не знать.

Я понесла поднос наверх. Розамунда шла сразу позади меня и, заикаясь, бормотала что-то примирительное, но я не отвечала, потому что в ее голосе по-прежнему слышалось веселье. В гостиной мама вытирала лоб платком и мягко говорила:

– Нет, Джок, я не слышала об этой миссис О’Шонесси и не собираюсь к ней идти.

– Черт знает что, бездуховная ты женщина, – сказал кузен Джок. – Она сидит в какой-то полумиле отсюда, прямо напротив станции Лавгроув, даже ребенок не заблудится, и любезно предлагает принять тебя или любого другого, кто готов расстаться с пятью шиллингами королевского серебра, и разделить с вами все тайны загробного мира. Стыдно не пользоваться таким щедрым предложением.