Но сейчас мы встревожились не на шутку. На этот раз папа обратился не против друга, который давал или одалживал ему деньги, а против друга, который на протяжении многих лет помогал ему их терять, что, учитывая характер отца, казалось совершенно противоестественным. Ему наконец надоел мистер Лэнгем. Этот человек частенько гостил в нашем доме еще с тех пор, как мы переехали в Лондон, и он казался нам одним из самых больших зануд, которых мы встречали в своей жизни; он был слишком нудным даже для мужчины, притом что мы считали скучными всех представителей мужского пола. Он был высоким и худым, и в детстве мы по своей наивности терялись в догадках, почему давным-давно, еще в Шотландии, мама назвала его «мелким, мелким человечишкой». Передвигался он так, словно скользил, и в своем деловом костюме с сюртуком и цилиндром всегда напоминал нам угря, а его аккуратно свернутый зонт казался нам слишком претенциозным; и даже когда он надевал спортивную одежду в клетку, которая свидетельствовала о его неравнодушии к радостям жизни, то все равно выглядел таким же занудой. У него было бледное, непримечательное овальное лицо, вечно омраченное, во-первых, предчувствием политического краха из-за прихода социализма, а во-вторых, скорбной дружественной озабоченностью из-за судьбы моего отца. Ничто из того, о чем он говорил, не вызывало у нас никакого интереса; впрочем, сейчас я готова признать, что в том не было его вины. Он с отличием окончил Кембридж, получил степень бакалавра и между провальными попытками сделать себе состояние в Сити занимался какими-то исследованиями непреходящей важности в области математической статистики. Но нам он казался старым и скучным семейным компаньоном, и нам не понравилось, что папа его оттолкнул.

Если мистер Лэнгем приходил, когда папа был дома, то больше не встречал теплого приема. Папа держался вежливо и даже ласково, но почти не разговаривал с ним. Мама заходила в кабинет и обнаруживала, что они молча сидят, попыхивая трубками, и посылала к ним Ричарда Куина за советом по поводу какого-нибудь его рисунка или домашнего задания, чтобы у них появилась тема для разговора. Это скрашивало им очередной вечер, потому что Ричард Куин обладал безупречным чувством такта, для него каждый новый человек представлял собой техническую задачу, и он ее с удовольствием решал. Тяжелее приходилось, когда папа назначал мистеру Лэнгему встречи и напрочь о них забывал. В такие дни Ричард Куин старался поддержать беседу на темы, которые, как ему казалось, интересовали мистера Лэнгема, и тогда они обсуждали математику, Корделия разговаривала с ним как взрослая, а мама угощала его виски, купленным из жалости на последние деньги с единственной целью утешить его в обиде. Поначалу ему нравилось тихо сидеть и разговаривать с нами о папе, о том, какой он выдающийся человек, и обо всех замечательных случаях, произошедших с ними в прошлом, например о папиных знаменитых дебатах с молодым рыжеволосым ирландским социалистом по имени Джордж Бернард Шоу[103], которые начались в семь вечера в маленьком зале где-то в окрестностях Грейс-инн-роуд, а когда зал закрылся, продолжались во всевозможных общественных местах, откуда их последовательно выгоняла полиция, и закончились на ступенях собора святого Павла в два часа ночи. Но постепенно мистер Лэнгем перестал задерживаться надолго. Полагаю, он до ужаса боялся момента, когда во входной двери повернется ключ и войдет папа, посмотрит на него мертвым взглядом и, вместо того чтобы с ходу разразиться скорбным негодованием по поводу финансовых операций с муниципальными ценными бумагами или растущего пренебрежения к правам штатов в Соединенных Штатах, с усталой учтивостью, которая не могла скрыть холод, спросит, как он поживает. Так что бедняга приходил ровно в назначенный час в напрасной надежде, что каким-то чудом к нему вернулось папино расположение, и удалялся, как только становилось ясно, что им снова пренебрегли.