— Далеко? — поинтересовался Вербин.

— Сколько надобно. Могу до конца, как захочешь.

— К вам Варвара приходила? — неожиданно спросил Вербин.

— Проведал?

— Я видел, она в дождь шла. Да она и сама не скрывала. Моя хозяйка узнала, разволновалась. — Он улыбнулся. — Отсушила меня.

— Вечно не в свое дело лезет. Жаль Варвару, бедовая больно, да, видно, не судьба.

— Она говорила — присушила…

— Не следует тебе об том знать, да я сама обещала без утайки. Ну, так слушай… Берется пряник или сладость какая, и на нее говорится. Те, кто в бога верит, его зовут, благословения просят да крестятся. Я без этого обхожусь, у меня своя сила. А говорю вот что: «Стану не благословясь, пойду не перекрестясь, из избы не дверьми, из ворот не в ворота; выйду подпольным бревном и дымным окном в чистое поле, змолюсь ветрам-братьям: «Ветр Моисей, ветр Лука, ветры буйны, вихори! Дуйте и винтите по всему свету; распалите и присушите медным припоем, — тут я имя твое сказала, — сведите его со мною — душа с душою, тело с телом, плоть с плотью, и не уроните, по всему свету гуляючи, той присухи крепкой ни в воду, ни в лес, ни на землю, ни на скотину и ни на могилу. В воду сроните — вода высохнет; на лес сроните — лес повянет; на землю сроните — земля сгорит; на скотину сроните — скотина посохнет; на могилу сроните — костье в могиле запрядает. Снесите и донесите, вложите в человека живого Алексея, в белое тело, в ретивое сердце, в хоть и в плоть. Чтоб не мог без меня он ни жить, ни быть, ни дни дневать, ни часа насовать, о мне тужил и тосковал. — Старуха перевела дух. — Так присушила, а так закрепила. В чистом поле сидит баба-сводница, у тое бабы-сводницы стоит печь кирпична, в той печи кирпичной стоит кунжал литр; в том кунжале литре всякая вещь кипит перекипает, горит перегорает, сохнет, обсыхает: и так бы о мне, рабице Варваре, человек живой Алексей сердцем кипел, кровью горел, телом сох и не мог бы без меня ни жить, ни быть, ни дни дневать, ни часа часовать; ни едой отвестись не мог бы от меня, ни питьем отпиться, ни дутьем отдуться, ни гулянкой загулять, ни в бане отпариться. Тем моим словам ключ и замок. — Старуха снова перевела дух. — Уставать стала, хворь меня разбирает.

— А что ж не поможете себе? — спросил Вербин. — Другим помогаете…

— Другим могу, себе нет, — ответила она строго.

— Лечиться надо.

— Лечись не лечись, срок выходит, — горько усмехнулась старуха.

— Какой срок?

— Отпущенный. — Она помолчала хмуро. — Конец чую.

— Есть лекарства, вы еще можете…

— Не мельтешись, я все знаю, — остановила его старуха, и он понял: что бы он ни сказал, словам его не будет веры.