Эдвард: Да... Когда я говорю, что чувствую некоторую настороженность и немного, немного раздражаюсь, вообще-то, знаете... становлюсь таким угрюмым.

Терапевт: Любое побуждение зависеть от кого-то другого делает вас угрюмым?

Эдвард позволил себе чувствовать (и говорить) о «желании чего-то». Это идет вразрез с его привычным паттерном, который состоит в том, что желание - это форма уязвимости, а уязвимость не допускается. Следующий уровень защиты, после юмора и обаяния, - это угрюмость. Угрюмость защищает как внутренне, так и внешне: внутренне она не позволяет Эдварду ощутить, насколько он нуждается, а внешне она поддерживает безопасное расстояние между ним и другими людьми.

Эдвард: Ну, в глубине души - да. Я имею в виду, я мог бы, вероятно, притвориться, что нет, но какая-то угрюмость остается. Есть такое немного... ну, это сводится к «Кто ты... почему я должен тебе доверять?», что-то вроде этого, но чувство... я имею в виду, есть чувство, вот такие слова: «Кто ты, черт возьми, такой?», что-то подобное. Знаете, такой, как бы, такой злой...

Терапевт: Можете ли увеличить громкость для этой угрюмости? Чтобы я тоже могла слышать?

Вместо того чтобы бороться с защитой, поддержите ее. Борьба с ней, попытки пробиться через нее, могут загнать ее вглубь, а ее функции и характеристики завуалируются. Это все равно что срезать верхнюю часть сорняка: если вы это сделаете, вы не сможете добраться до корня, и позже сорняк просто вырастет снова и станет больше и сильнее. Поддержание всего процесса переноса позволяет более полно осознавать и проживать его, а также переживать его в контексте новых отношений, в которых другой человек своими действиями больше не будет подкреплять старые убеждения и ожидания.

Эдвард: Да, возможно... Хорошо, давайте я расскажу вам о том, как - черт, это было так унизительно, когда моя мать отправила меня в школу с таким ликованием. Она в самом деле была чертовски рада избавиться от нас, знаете. Я бы сказал, сейчас это выглядит таким очевидным. Меня отправили в школу-интернат в 12 лет, и в то же самое время моего младшего брата отправили, когда ему было всего 8. И он не виделся с семьей два месяца. Понимаете, я имею в виду, мне было 12; я мог как-то справиться. Но в 8, Господи! В общем, нет, то есть это по-прежнему, оно осталось, и терзает постоянно. Я имею в виду, знаете, такое, как бы, такое удовлетворение, которое она, казалось, испытывала, когда нашла решение, что сделать со своими детьми.