Глава 11. Общность

Глава 11. Общность

Травмирующие события разрушают поддерживающие связи между человеком и сообществом. Пережившие травму люди узнают, что их чувство себя, своей ценности, человеческой природы зависит от чувства связи с другими. Солидарность группы обеспечивает сильнейшую защиту против ужаса и отчаяния и мощнейшее противоядие от травмирующего опыта. Травма изолирует; группа воссоздает чувство принадлежности. Травма стыдит и стигматизирует; группа свидетельствует и подтверждает. Травма унижает жертву; группа ее возвеличивает. Травма обесчеловечивает жертву; группа восстанавливает ее ощущение себя человеком.

В свидетельствах выживших очень часто всплывает момент, когда чувство связи восстанавливается естественным и искренним великодушием другого. То, что пострадавшие полагали в себе необратимо уничтоженным – вера, достоинство, мужество, – пробуждается проявлением обычного альтруизма. Переживашие травму узнают утерянную часть себя, отраженную в поступках других, и возвращают ее. В этот момент они начинают воссоединяться с людьми как с сообществом, вновь входить в человеческую общность. Примо Леви так описывает этот момент в своих мемуарах об освобождении из нацистского концентрационного лагеря:

«Когда было заделано выбитое окно и в печке заплясал огонь, мы вздохнули с облечением. Товаровский (франко-польский еврей, двадцать три года, диагноз: тиф) предложил, чтобы каждый выделил нам троим за работу по кусочку хлеба из своих запасов, и все как один согласились. Еще вчера такое предложение прозвучало бы просто невероятно. Лагерный закон, гласивший: “Съешь свой хлеб, а если удастся – и хлеб соседа”, исключал такое понятие, как благодарность. Теперь же и вправду можно было поверить, что лагерь умер. С первого за все время проявления гуманности между нами начинался, я полагаю, новый отсчет: оставшиеся в живых стали постепенно снова превращаться из [заключенных] в людей»[594].

«Когда было заделано выбитое окно и в печке заплясал огонь, мы вздохнули с облечением. Товаровский (франко-польский еврей, двадцать три года, диагноз: тиф) предложил, чтобы каждый выделил нам троим за работу по кусочку хлеба из своих запасов, и все как один согласились.

Еще вчера такое предложение прозвучало бы просто невероятно. Лагерный закон, гласивший: “Съешь свой хлеб, а если удастся – и хлеб соседа”, исключал такое понятие, как благодарность. Теперь же и вправду можно было поверить, что лагерь умер. С первого за все время проявления гуманности между нами начинался, я полагаю, новый отсчет: оставшиеся в живых стали постепенно снова превращаться из [заключенных] в людей»[594].