«Все шло прекрасно, пока малыш не достиг этих “ужасных двух лет”. Он был таким спокойным младенцем, а потом ни с того ни с сего решил устроить мне веселую жизнь. Я не могла справиться с его истериками. Мне хотелось колотить его, пока он не заткнется. Передо мной мелькали яркие картинки, как я душу его подушкой, пока он не перестает шевелиться. Теперь я знаю, что так поступала со мной моя мать. И знаю, что я могла бы сделать то же самое со своим ребенком, если бы не получила помощь»[590].

Эта пациентка испытывала унижение от того, что ей пришлось вернуться к психотерапии. Она опасалась, что возвращение симптомов означает, что ее первая терапия была неудачной и доказала ее «неизлечимость». Чтобы избежать таких ненужных разочарований и унижений, по завершении курса лечения пациентам следует рассказывать, что посттравматические симптомы могут вернуться под воздействием стресса. Когда терапия подходит к концу, пациенту и терапевту полезно вместе повторить базовые принципы авторства в своей жизни и общности, которые способствовали восстановлению. Те же самые принципы можно применять для предотвращения рецидивов или с их помощью справляться с ними. Не следует внушать пациенту уверенность в том, что лечение, каким бы оно ни было, даст абсолютный или окончательный результат. Когда терапия подходит к естественному завершению, необходимо оставить открытой дверь для возможности возвращения к ней в какой-то момент в будущем.

Хотя освобождение от травмы и ее последствий не бывает полным, часто оно может быть достаточным для того, чтобы человек перенес внимание с задач восстановления на задачи обычной жизни. Верный знак успешного освобождения – способность вновь получать удовольствие от жизни и полностью вовлекаться в отношения с другими. Выживший больше интересуется настоящим и будущим, чем прошлым, и способен смотреть на мир скорее добродушно, чем со страхом. Ричард Роудс, переживший насилие в детстве, так описывает чувство освобождаения от травмы, достигнутое спустя многие десятилетия:

«Наконец настало время написать эту книгу: рассказать историю моего внутреннего сиротства, как делают все сироты; познакомить вас с моим внутренним ребенком. Жил-был ребенок. Все эти годы он прятался в подвале. Война окончилась, и мой ребенок вышел из подвала, чтобы взглянуть на солнце. Чтобы играть. Я полон восхищения и благодарности за то, что он не разучился играть»[591].

«Наконец настало время написать эту книгу: рассказать историю моего внутреннего сиротства, как делают все сироты; познакомить вас с моим внутренним ребенком. Жил-был ребенок. Все эти годы он прятался в подвале. Война окончилась, и мой ребенок вышел из подвала, чтобы взглянуть на солнце. Чтобы играть. Я полон восхищения и благодарности за то, что он не разучился играть»[591].