Лабораторные исследования уже начали раскрывать нейробиологию диссоциации. Например, один изящный эксперимент продемонстрировал, что сходное психологическое состояние можно вызвать у обычных испытуемых фармакологическими методами. Это было достигнуто путем приема участниками иссследования кетамина[647] – препарата, который противодействует активности нейротрансмиттера глутамата в центральной нервной системе. В отличие от травмированных людей участники эксперимента не сообщали ни о каком субъективном переживании страха. Однако они ощущали характерные диссоциативные изменения внимания, восприятия и памяти, включая нечувствительность к боли, субъективное ощущение замедления времени, деперсонализацию, дереализацию и амнезию[648]. Считается, что действие кетамина заключается в подавлении активности крупных нейронов в коре головного мозга. Эти нейроны формируют сложную сеть ассоциативных путей, связывая области мозга, вовлеченные в работу памяти, речи, абстрактного мышления и социальной коммуникации. Временная деактивация этих путей в ходе эксперимента воспроизводит диссоциативное состояние.

Таким образом, диссоциация – описательный термин, выведенный исключительно из клинического наблюдения, – может оказаться точным названием и для нейробиологического феномена. Требуются дальнейшие исследования, чтобы выяснить, запускает ли сильный страх сходный механизм для инактивации кортикальных ассоциативных путей в головном мозге. Предварительные результаты исследований, включающих сканирование мозга пациентов с ПТСР с использованием позитронной эмиссионной томографии, указывают, что во время флешбэков специфические области мозга, связанные с речью и коммуникацией, действительно могут инактивироваться[649].

По мере того как продолжают накапливаться доказательства первостепенной роли диссоциации в травматических стрессовых расстройствах, также становится очевидно, что диссоциация предоставляет возможность заглянуть в сознание, память, а также пролить свет на связи между телом и умом. Поэтому посттравматические и диссоциативные феномены начинают привлекать внимание нового поколения исследователей-теоретиков, чей интерес вырастает не из прямого взаимодействия с людьми, пережившими травмирующий опыт, а скорее продиктован более абстрактным научным любопытством. Это достижение – долгожданный признак того, что исследования травматического стресса приобретают легитимный статус внутри общепризнанных направлений научных изысканий.

Однако легитимность может быть и даром, и проклятием. Следующему поколению, возможно, будет недоставать интеллектуального и социального вызова, который вдохновлял многих ранних исследователей. В этой новой, более традиционной фазе научного интереса есть некоторый повод для опасения, что интегративные концепции и контекстуальное понимание психологической травмы могут быть утрачены как раз тогда, когда приобретается более точное и конкретное знание. Сама важность недавних биологических открытий, связанных с ПТСР, может привести к суженному, преимущественно биологическому фокусу исследований. Поскольку сфера изучения травматического стресса «взрослеет», новому поколению исследователей придется заново открывать важнейшую взаимосвязь биологических, психологических, социальных и политических измерений травмы.