Несколько раз ее находили в комнате, слабую и бледную, с удавкой, все еще повязанной на шее. В результате самоудушения у Патрисии появлялись на шее кровоподтеки, а вокруг глаз — желтоватые круги гематомного происхождения. Отчасти потому, что она выглядела как беспомощный, избитый ребенок, и мне, и медсестрам было трудно все время помнить, что на самом деле она взрослая женщина. Покушения Патрисии на самоудушение я ее детская манера вести себя вызывали защитный гнев у некоторых из сотрудников, которые чувствовали, что после инцидента она в течение нескольких дней должна находиться под пристальным индивидуальным наблюдением, с тем чтобы предотвратить дальнейшие эксцессы. Другие сотрудники приходили от нее в ярость, поскольку она требовала слишком много времени и внимания именно в тот момент, когда другие, менее демонстративные в своих проявлениях пациенты не получали должного внимания, несмотря на их тяжелые психические заболевания.

Патрисия отчетливо связывала свое нынешнее самоудушающее поведение и эпизоды нанесения себе порезов в прошлом которые начались после первого случая инцеста. Ее заключение в отделении закрытого типа лишило ее возможности резать себя. Нанесение Патрисией порезов себе в области ног символизировало для нее то чувство, что произошло надругательство, а также было попыткой наказать себя и особым способом тайно отметить тот факт, что насилие имело место. Патрисия описала, что резала себя втайне, на тех участках своего тела, которые никто больше не видел, кроме, возможно, отца, который, однако, был слишком возбужден, чтобы внимательно рассматривать свою испуганную дочь и травмы, которые она себе нанесла. Однако в отделении закрытого типа она не могла порезать себя из-за тщательного наблюдения за ней и ограничения доступа к острым предметам. Она решила, что, когда ей захочется порезать себя, она будет стягивать свою шею, например, когда ее будут захлестывать воспоминания о пережитом сексуальном насилии или когда она будет испытывать особое отвращение к себе. Патрисия отметила, что в то время как нанесение себе порезов снимало напряжение, самоудушение блокировало все каналы восприятия и ощущения в целом, что после освобождения от удавки давало огромное чувство избавления от беспокойства и мучений.

Прогресс в терапии

В течение первых трех месяцев терапии точкой фокусировки входе сессий было ощущение Патрисией потери, связанное с уходом предыдущего психолога, а также то, как ей трудно «начинать все заново». Она рассказывала прежнему терапевту о себе то, что раньше не раскрывала никому, и начала доверять ей. Ко мне Патрисия относилась с определенной долей подозрительности и, казалось, что гнев, который она испытывала по поводу того, что ее оставил прежний психолог, был направлен на меня; непосредственно в отношении предыдущего терапевта Патрисия гнева не выражала. Она признала эти агрессивные чувства в мой адрес и сообщила, что, хотя я никогда не смогу заменить ей первого терапевта, она может позволить мне помочь ей понять себя и контролировать ее саморазрушительное поведение. Период траура по предыдущему терапевту был сокращен за счет моего прибытия в отделение, а также в силу беспокойства персонала: сотрудники не хотели, чтобы Патрисия оставалась без поддержки более чем на несколько недель. Кроме того, опасаясь дестабилизировать ее состояние, психолог уведомила Патрисию о своем уходе за относительно короткое время (полтора месяца) до своего отбытия. Я не была согласна с таким решением, поскольку считала, что Патрисии нужно было дать больше времени, чтобы пройти процесс сепарации и предвосхищающего потерю этих значимых отношений траура. Хотя я знала, что Патрисия нуждалась в более длительном перерыве между окончанием работы с предыдущим психологам и началом моей работы с ней, я столкнулась с сильным страхом дестабилизировать ее состояние и чувствовала, что не могла отказаться от этого назначения; подобный поступок воспринимался бы как жестокий и безответственный. Я не могла сопротивляться побуждению помочь.