В первые несколько месяцев Патрисия часто заканчивала сессии раньше, ей было трудно сконцентрироваться более чем на полчаса. Иногда она с отсутствующим видом осматривала кабинет, как будто пытаясь разместить свои мысли вовне или понять, где она находится. Она часто называла меня по имени, проверяя, слушаю ли я ее, иногда требуя подтверждения, что ее верно поняли, своим привычным вопросом: «Знаете ли вы, что я имею в виду?» Я думала, что в основе этого лежал еще более тревожащий и лишенный надежды вопрос: «Сможете ли вы когда-нибудь понять, что я имею в виду и что я чувствую?»

Она считала, что опыт пережитого ею инцеста был очень необычен и находился за рамками того, о чем можно думать либо что можно понять, она также считала себя «уродом». Несмотря на ее чувство изолированности, говорить с ней об одиночестве и ее сомнениях в том, что ее опыт можно выразить словами, оказалось непросто. Всплыл ее страх перед разрушительным влиянием собственных чувств.

По мере того как проходил терапевтический процесс с Патрисией, она начала подробно обсуждать свои чувства и мысли, предшествовавшие намеренным актам самоповреждения. У нее постоянно возникал образ ее отца, раздевающегося перед тем, как заняться с ней сексом, и особое воспоминание о выражении на его лице, которое возникло, когда он в первый раз изнасиловал ее. Патрисия сообщила что это воспоминание часто вторгалось в ее мысли и влияло на ее душевное спокойствие. В такие моменты она начинала испытывать страх и тревогу, как будто он все еще находился в соседней комнате и мог войти в ее спальню в любой момент. Некоторые звуки, такие как звук выключателя могли пробудить эти воспоминания, поскольку она связывала их с приближением отца к двери ее спальни. Хотя она могла бы начать испытывать гнев по отношению к отцу, когда эти образы и воспоминания вновь оживали, она уже научилась устранять эти чувства из своего сознания, поскольку боялась, что они могут одолеть ее. Гнев Патрисии на ее возлюбленного в момент совершения ею правонарушения последовал за ее отказом от секса с ним; в своих требованиях сексуального контакта он был настойчивым и агрессивным. Опыт принуждения, по ее словам, отбросил ее в состояние слепой паники и ярости, которые были связаны с ее ранним инцестуозным опытом.

Чувство замешательства, которое испытывала Патрисия, было очевидно, котла она описывала, как ее отец, которого она любила и которому доверяла, начал систематически терроризировать ее своими требованиями сексуального характера. Патрисия отметила, что чувствовала себя виновной в том, что она на него сердилась, а также сказала, что ей не следовало бы говорить об этом насилии, что она, должно быть, сама пригласила его к совершению насилия, поощрила и заслужила его. В то же время она знала, что ее отец был не прав и каким-то образом из любящего превратился, в хищного и пугающего, как животное. Физические ощущения, которые она помнила, повергали ее в ошеломленное и испуганное состояние, будто она была буквально поймана в ловушку. Она чувствовала себя одновременно виноватой, напуганной и задыхающейся. У Патрисии было четкое воспоминание о том, что она боялась, что не сможет дышать из-за веса ее отца. Она также помнила его тяжелое, быстрое дыхание и свое отчаянное желание, чтобы мать каким-то образом защитила ее от насилия, смешанное с надеждой на то, что мать никогда об этом не узнает.