Понемногу она начала позволять себе выражать гнев на своего отца и остальную семью, членов которой она обвиняла в том, что они не защитили ее от серьезного сексуального насилия. Этот переход от того, чтобы винить в насилии только себя, происходил медленно. Когда он произошел, Патрисия поняла, что ей не нужно больше оставаться в состоянии эмоционального оцепенения, что можно позволить себе некоторые сильные чувства по поводу насилия, пережитого ею, и ее роли в семье.

Терапия продолжалась в течение почти полутора лет, однако Патрисия все это время продолжала чувствовать себя отстраненной, диссоциированной и пребывающей в отчаянии. Она описала эти переживания как похожие на те, которые возникали у нее в ситуации насилия. Она признала, что способность «замереть» и стать отчужденной была необходима ей как для юной жертвы инцеста, но также отмечала и то, что это больше не служило для нее полезной функцией и фактически блокировало выражение ею текущих чувств. Патрисия хотела найти другие способы, чтобы давать знать персоналу, когда она чувствовала давление или игнорирование, и осознавала, что ее самоповреждение ограничивает степень ее свободы в отделении, воссоздавая ситуацию, в которой она контролируется и инфантилизируется. Хотя на определенном уровне это отвечало ее потребностям в защите и заботе, на другом уровне она жаждала большей свободы и автономии.

Несмотря на то, что Патрисия часто чувствовала себя подавленной, когда размышляла о прошлом, она сохраняла некоторую надежду на перемены. У нее появилось более полное представление о том, как она неосознанно воссоздавала ситуации насилия, например тем, что допускала сексуальные отношения с эксплуатирующими мужчинами в отделении, а также через неразборчивое раскрытие интимных подробностей. Она чувствовала, что благодаря своим занятиям со мной она все больше обретала способность сдерживать свои побуждения к коммуникации и «сохранять» их до наших сессий, а не оповещать о своем положенин весь персонал отделения. В прошлом она раскрывала подробности произошедшего с ней инцеста различным медсестрам и младшему медицинскому персоналу, что в конечном счете воспринималось ею как еще одна ситуация насилия. То, что Патрисия поделилась с несколькими людьми болезненными подробностями своей личной истории, заставляло ее чувствовать себя беззащитной и очень встревоженной. Также это размыло в ее глазах различия между сотрудниками отделения и мной, ее терапевтом, и поэтому Патрисия была в замешательстве относительно того, на кого она могла положиться, кто из нас должен был быть достаточно осведомлен о ее ситуации и способен «контейнировать» ее беспокойство и ужас, вызванные пережитым. В том, как она выбирала возможность довериться «особым» людям, был также элемент соблазнения.