– Нет, ― лениво бросает он. ― Летел, приметил тебя, решил поболтать. А что… ― рукой, тоже когтистой, он берет меня за подбородок, заставляя поднять взгляд, ― ты делаешь тут одна, малышка? Лес опасен, легко заблудиться, а ты такая драгоценность…
В слове «драгоценность» ― брезгливая насмешка. Ойво, как многие, кому покорно небо, не понимает, зачем нужна жрица. Если в Лощину можно долететь, к чему ходить? И не проще ли разгонять змей, каждый раз убивая пару дюжин, чем оберегать меня? И пусть они от этого множатся, их ведь можно убить снова! Сокрушающему Бури вообще не нравится, когда кого-то из «зелени» считают не менее нужным движению, чем его яростные храбрые «звери».
– Так где твои защитнички? ― тянет Ойво. ― Хотя бы маленькая бестия из рода Баобаба?
Он по-прежнему держит меня за подбородок, и я встряхиваюсь, чтобы высвободиться. Хочется потупиться, но наоборот смотрю прямее. Потираю кожу, хранящую болезненный след грязных мозолистых пальцев, и ровно отвечаю:
– Я пришла сама, Ойво. Мне не хотелось никого тревожить.
– И что ты искала? ― допытывается он. ― Разве позволено тебе так гулять?
– Мне позволено говорить со светочем. ― Я все не опускаю головы. ― И иногда я хожу к нему одна. Не беру воинов. Ведь никто не знает путь лучше меня.
– Но светоча нет. ― Ойво выразительно оглядывается. ― Нет Саркофага. Он не счел нужным снизойти до тебя сегодня? Не в духе?
Я зажмуриваюсь и прислоняюсь затылком к дереву. Ойво мучает меня, даже не понимая, насколько изощренно. Светоч больше ко мне не придет ― вот что стонет измученный рассудок. Я отныне не жрица, я ― предательница. Или…