Окутанная голубым светом ладонь ведет по моим глазам, осушая слезы; потом еще раз ― изгоняя боль; наконец, в третий, ― рассеивая туман. В горле сухо, колени дрожат, но я не опускаю головы. Слова стоят дорого. Слишком дорого, зная, что мое наказание было заслужено. Ведь, если я не сошел с ума, Жанна только что постучала с той стороны крышки. Неосмотрительным любопытством я мог повредить ей. И все же… Мэчитехьо сам просит прощения. А ведь при мне он не просил его ни у кого, ни за какие поступки и решения.

– Я понимаю, что повлекло тебя туда. Тебе… нужна вера. И… ― он медлит, ― я дам ее тебе. Идем.

Он, взяв меня за плечи, как если бы я все же ослеп, следует к Саркофагу. Мерцающие глаза Обезьяны глядят в мои глаза, и вот теперь я в ужасе потупляюсь. Там космос. Там, в темноте.

– Не бойся. Эта сила не как у Ворона. Она не калечит.

Говоря, Вождь бережно берется за края каменной плиты и качанием головы отвергает мою помощь. Со скрежетом расходятся невидимые пазы; изваяние послушно поддается. Мэчитехьо поднимает крышку и прислоняет к стене, но это отмечает только край моего сознания. На миг я вовсе забыл о Вожде, забыл обо всем. Едва помню даже себя самого и свои прежние мысли.

Я заранее готов отшатнуться от смрада гниения… но его нет. Неосознанно я, наоборот, ступаю навстречу, чтобы увериться: я вижу то, что вижу. И я опускаю потянувшуюся было руку, помня: мне дозволено лишь смотреть.

Она лежит не такая, как в иной вечер, ― когда раны кровоточили на ладонях Вождя. Лицо по-прежнему бледно, но на щеках слабый румянец, и ни запястья, ни плечи под кружевом не тронуты пятнами смерти. Вздымается грудь, стелются по ткани погребального платья волосы, густые и лишившиеся мертвой блеклости, обретшие прежний цвет молодой коры. В них ― знакомый венок из неизвестных цветов, цветов с Той Стороны, красных, золотых, синих… чистых от плесени. Они не сгнили в теплом сумраке, не увяли; они нежно благоухают.

А некоторые цветы выбросили новые бутоны и листья.

Она приоткрывает глаза и тут же смыкает ресницы вновь. Видела ли она нас, видела ли хоть что-то? Не знаю… Но глядела она не так, как убитые на священных охотах звери, которых Вождь порой поднимает, чтобы сплясали у костра вместе с юными воинами, чьей первой добычей стали. Зверей тех, не перестающих истекать кровью, хватает ровно на круг изломанного танца. Они не дышат, глаза их подобны прозрачным камешкам, ведь то не воскрешение, но забава, страшная игра в соломенных кукол. С ней же все иначе…

Вождь гладит ее по щеке. Подается вперед, будто собираясь подступить вплотную, но не делает этого. Плечи его слабо горбятся. Он молчит.