– Что. Ты. Желал сделать с ней?

Речь вкрадчива и ровна, но глаза мертвой птицы жгут костры в моих зрачках, и мне не отвернуться. Я знаю: вороново ослепление ― излюбленное наказание Злого Сердца. Знаю: мой старый учитель, Зоркий Следопыт, подвергся за что-то именно ему и именно тогда ― уже без глаз ― получил это имя, под которым был прощен и дожил жизнь. И знаю: я ничтожен в сравнении с ним, . я слаб, слепота лишит меня всего.

– Ничего, Вождь. ― Бессмысленно молить о пощаде; язык заплетается; я силюсь только не упасть. ― Клянусь, ничего дурного.

– Никто не смеет ее тревожить, когда она так хрупка! ― Это не рык, а рев. ― Никто!

– Я не смел бы. ― Его крик похитил мое дыхание. ― Я никогда не посмею…

– Никогда?.. Что же с тобой ныне?!

Как болят глаза, еще немного ― и кровавая слизь исторгнется из них. Слезы вскипают, хуже самих их только то, что Вождь видит мою слабость, видит так близко. Я никогда, даже мальчишкой, не был жалок перед ним в своем немом почтении. И никогда не буду.

– Ныне меня обуял страх, мой Вождь. ― Вздох сиплый, но голос пока верен. ― И сомнение. Неужели ты не прощаешь их тем, кто может вовремя с ними совладать? Я убил обоих этих зверей с первого выстрела. Я буду предан Ей, как Тебе.

И я улыбаюсь, хотя перед левым глазом уже плавно поднимаются клубы розового тумана.

– Ты…

Он не успевает закончить. Глазницы ворона гаснут. В тишине, где осыпается хрипами только мое дыхание, вдруг раздается отчетливый стук, один-единственный, как кулаком по камню. Больше ничего, но Вождь…

– Снова…

Пальцы его соскальзывают с моих плеч. Судорога пробегает по лицу, сменяется блеклой улыбкой, но тут же исчезает и она. Я оглядываюсь, чтобы поймать вспышку ― зеленую, как наше дневное небо.

Вспышка ― у Обезьяны в глазах.

***

Я жду, что Вождь немедля ринется к Саркофагу, но мы по-прежнему лицом к лицу. Он где-то далеко в собственных мыслях, и вспышки ― повторяющиеся, колеблющиеся, ― словно ускользают из его сознания. Почему?..

– Белая Сойка, ― вдруг мягко окликает он, ― прости. Мы бьемся с одними зверями.