– Это ты… ты… я чую… прими настоящий вид!

В потоке грязной брани различаю эти обрывочные фразы. Пылающий взор не дает усомниться: обращены они ко мне. Решетка дребезжит, ходит ходуном, но держится, хлипко хранит от чужой ярости. Сухо в горле, сердце как искололи иглами, саднят колени. И сколько бы я ни озирался, в камере ни одного предмета, способного стать оружием. Я обречен.

– Убирайся, нечистый! ― Едва узнаю свой сиплый голос. В прошедшие дни я почти не говорил. ― Убирайся! ― Быстро крещусь. ― Сгинь! Сгинь!

Прут отгибается. Волку еще не влезть, но он удваивает напор на решетку, продолжает рычать проклятья. Он не просто голоден или не голоден вовсе. Он… ненавидит меня, так, будто это его невесту я убил. Будто я заслуживаю чего-то худшего, чем ад, чем…

– Эйро! Что ты там делаешь?!

Другой голос ― выше, выразительнее ― прорезает шум. Он напоминает орлиный клекот, как напоминает орла тварь, появившаяся у окна. Серебристые глаза вспыхивают в сумраке. Покрытая оперением рука уже сжала плечо волка.

– Остановись сейчас же! А ну! Эйро! Арррх, ты…

Его толкают. Что-то падает, будто уронили груду железа. Волк начинает бороться со своим… товарищем? Судя по тому, какой удар орел получает в грудь, двое могут быть и врагами. Так или иначе, стычки мне достаточно, чтобы отползти из прямоугольника света, дальше от решетки. Я добираюсь до койки, забиваюсь в угол за ней, почти жадно вдыхаю пыль с немытого пола и ощущаю ее привкус на искусанных губах. Пусть они забудут обо мне. Пожалуйста, пусть.

За окном продолжается драка, но спустя десяток раздробленных мгновений стихает. Двое все еще рядом, тени пляшут на полу камеры. Оба тяжело дышат, явно злы. Злость в каждом слове как вопроса, так и ответа:

– Что ты творишь, недоумок?

– Он! Там, Ойво. Один и слаб. Я убью его!

– Чушь! ― Голос орла визгливо взлетает. ― Ты спятил, Эйро! С чего ты решил? Вот что ты наделал! А если они повредились? ― Говоря, он наклоняется и что-то торопливо подбирает.

– Жанна заколдовала этот свой «долер» той же силой, которой он ― свое имя! ― напирает волк. ― Помнишь? Чтобы подсказывал, когда он рядом. Монета еще не ошибалась.

– Не ошиба-алась?

Орел тянет это, и его голова появляется в оконном проеме. Из укрытия я вижу часть белого оперения, край огромного гнутого клюва, пылающий бешеным серебром глаз. Меня снова трясет, но я сжимаю кулаки, не двигаюсь, не отвожу взгляда. Тварь тоже явно заметила меня. Изучает. Щурится, облизывается и… исчезает, чтобы по новой напуститься на товарища: