Девица медлила, Ашезир прикрикнул:

– Снимай! Быстро.

Наконец она послушалась. Густо покраснела, но стянула сорочку. Ашезир выхватил ее и швырнул в пламя камина. По комнате разлилась вонь, ядовитыми щупальцами заползла в ноздри. Об этом он не подумал, а зря. В носу защекотало, в горле запершило, он расчихался. Проклятье! Ладно хоть запах быстро рассеялся, беды не случилось. Отдышавшись, Ашезир снова повернулся к девице и спросил:

– Кто такая?

– Рабыня императрицы, божественный.

Почему он ни разу ее не видел? Или видел? Что-то знакомое все же чудится... Не та ли это танцовщица с лентами, которую Данеска выкупила на недавнем пире? Тогда понятно. Рабыня – дикарка, она не знает, что можно, а чего нельзя. Гнев немного улегся.

– Где сама императрица?

– Ушла на п-прогулку с п-принцем.

Заикается. Боится. Правильно боится.

Она по-прежнему отводила глаза, а щеки становились все краснее. Однако закрыть свое тело рабыня не пыталась. Тоже правильно – нет более жалкого зрелища, чем женщина, тщетно прикрывающая себя руками.

Хотя этой и краснеть не стоит: можно подумать, император позарится на рабыню с пегими волосами, когда у него есть роскошные златовласые наложницы. Хотя... в паху все еще полыхает, несмотря на гнев. А может, именно из-за гнева? Выплеснуть бы.

Ашезир снова оглядел девицу.

Тело красивое... Данеска где-то бродит. За одной из наложниц еще послать нужно, пока она придет... Рабыня же есть здесь и сейчас, трогательно-испуганная, а на коже мурашки – от волнения, не от холода: в покоях жены жарко натоплено.

Ашезир скользнул руками по шее девицы, потом между грудей и ниже – по животу и бедрам. Она задрожала, напряглась, но противиться не посмела.

– Идем, – он взял ее за запястье, потянул к двери и, усмехнувшись, сказал: – Считай это наказанием. Ну или прощением. Как тебе больше по нраву.

Судя по виду, ей ни то, ни другое не было по нраву. С одной стороны, это неприятно... Единственная женщина, кого он брал против воли – жена. С другой стороны, вроде и особого недовольства девица не выказывала, послушно шла следом. Почему она это делала – из страха или надежды на лучшую жизнь, – неважно.

– Раздень меня, – велел Ашезир, когда они оказались в его покоях.

Зачем велел? А просто хотелось, чтобы она засмущалась еще больше. Она и засмущалась. Распахнув золотисто-карие, растерянные глаза, посмотрела на него и тут же отвернулась. Затем коснулась верхней пуговицы его кафтана, но дрожащими пальцами не сразу смогла ее расстегнуть. Ашезир ждал. Когда девица справилась с первой пуговицей, дело пошло быстрее. Кафтан оказался на полу, а призывно-обнаженная рабыня отошла на шаг и застыла.