Влажные? Да. И соленые.

Он провел пальцами под веком рабыни. Так и есть: слезы.

– Почему ты плачешь? – отстранившись, спросил Ашезир. – Разве я был груб? Разве сделал тебе больно?

Девица промолчала, только подтянула коленки к груди, обхватила их руками и уткнулась в них лицом.

Ашезир недоумевал, пока не глянул вниз. На его бедрах застыли – уже застыли, – темно-красные разводы.

– Ясно, – пробормотал он. – Ты была невинна. Наверное, я сделал тебе больно. Не хотел... Сильно больно?

– Вообще не больно, – рабыня замотала головой, не отрывая лицо от колен.

Между ее сжатых, но притянутых к груди ног призывно пламенело... Все еще призывно. Выждать бы чуток – и снова...

– Ты же танцовщица, – бросил Ашезир.

– Да...

– И как умудрилась до сих пор оставаться девственницей?

Некоторое время девица молчала, потом прогнусавила:

– Хозяин хотел продать мою невинность подороже...

Что ж, ему это удалось. Ашезир отдал за прихоть Данески столько монет, сколько дал бы за коня или меч – далеко не все рабыни того стоят. Уж точно не эта. Да только она об этом не знает, ни к чему унижать ее этим знанием.

Ашезир поднял девицу с кресла и сказал:

– Он прогадал: ты стоишь куда больше, чем за тебя заплатили. Ну же, не плачь...

Он оглянулся, взгляд упал на серебряный браслет. Несколько мгновений – и Ашезир схватил его со стола и защелкнул на руке девушки.

– Вот, это тебе.

Девице следовало обрадоваться и улыбнуться, а она только повертела браслет на запястье и еле слышно сказала:

– Спасибо, божественный.