— Чем она мне не угодила? — Кай запрокинул голову, сощурился на солнце, точно пытался заставить его померкнуть. — Что ж, мальчик, смотри. Вот за что я так ненавижу ведунку!

Дрожащие руки медленно поднялись к воротнику, распустили завязки. Остатки мантии слезали кусками, как кожа со змеи. И то, что скрывала тёмная балахонистая ткань, заставило радоваться, что позавтракать никто не успел.

Старик гнил заживо. Почерневшие струпья покрывали сероватую морщинистую кожу, от каждого паутиной расползались тёмные, темнее здоровых, сосуды. Разносящаяся вонь заставила нас перестать дышать, но даже тогда запах, казалось, заполнял ноздри, рот, горло…

— Смотри на меня, ведунка! Смотри! Неужели теперь я неприятен тебе?!

— Ты ещё спрашиваешь?! — прикрываясь рукавом брякнул Вис.

От запаха мутило. Перед взором мелькали цветные круги, а шею, казалось, пережимает невидимая петля.

Кай с наслаждением подставил бледное лицо и тело солнцу. Как давно его кожа не видела света? Столько же, сколько живёт в нём болезнь? Он подошёл, присел на корточки и сжал мой подбородок тощими пальцами:

— Ты прокляла меня, Варна, — спокойно сказал он. — Ты сделала это. И теперь я сделаю всё, что захочу, с тобой.

Я не справилась с желудком — дёрнулась, чудом успев вырваться и отвернуться. В глотке стало горько, но проклятая вонь всё равно не уходила. Вытирая вспотевший лоб, борясь со спазмами, я только и смогла вымолвить:

— Бычья язва — не проклятие. Я не… я не проклинала тебя, Кай. Я не стала бы.

Он хрустнул тощей шеей, закрыв от наслаждения глаза. Когтистая лапка метнулся белкой, пытаясь воспользоваться мгновением, но амулет старик не выпускал — рыжего перевернуло в воздухе.

— Бычья язва… Нет, Варна, ты прокляла меня не ею. Я заболел сто лет назад. И я умолял тебя о бессмертии, чтобы она не убила меня. Знаешь, сколько живут те, кто родился с бычьей язвой? Знаешь, когда они узнают, что обречены сгнить заживо?

Я знала. Но отвечать не видела смысла.

— Я не проклинала тебя, Кай. Я могла бы попытаться вылечить…

— В двенадцать лет, — жёстко оборвал он меня, — в двенадцать лет я узнал, что обречён. К тридцати меня бы не стало. И я готов был на всё, чтобы не протухнуть, как конина на солнцепёке. А ты сказала нет.

— Я не могла, Кай. Я осталась бы с тобой до самого конца. Но сделать тебя бессмертным не могла…

— И ты явно прожил больше, чем тридцать лет! — влез рыжий, вытирая разбитые губы. Он подполз на коленях и успокаивающе накрыл мою ладонь своей.

На краткий миг бесцветные глаза Кая снова сверкнули страстью. Той самой, которая сводила меня с ума, заставляя снова и снова приходить к нему, сбрасывать опостылевшие тряпки и прижиматься к обнажённому, тогда ещё не изуродованному, телу… Но миг закончился, а глаза некогда любимого мужчины снова потускнели.