И еще вот о чем – когда я смогу поцеловать его снова?

Эта мысль – и породившая ее страсть – заставляют меня отступить от Хадсона и широко раскрыть глаза.

– Ты в порядке? – спрашивает он, и, хотя лицо его отражает беспокойство, пытается приблизиться ко мне вновь.

– Конечно, – отвечаю я, хотя по моему голосу ясно, что это совсем не так. – Ведь это был всего лишь поцелуй.

Но, произнося эти слова, я понимаю, что это ложь. Потому что, если это был всего лишь поцелуй, то Динейли – это всего лишь пригорок. Такой маленький бугорок.

– Точно, – говорит Хадсон, и в его речи снова ясно слышится британский акцент. – А солнце – это спичка.

Он просто смотрит мне в глаза, засунув руки в карманы. И ждет. Оглядывается по сторонам, будто ожидая, что сейчас из кустов выскочит мой дядя и бросит его в темницу за то, что он посмел осквернить его драгоценную племянницу.

– Ты, э-э – ты еще хочешь позаниматься?

Нет, сейчас мне хочется убежать в свою комнату и обсудить все произошедшее с Мэйси. А затем с Иден. А затем, возможно, с ними обеими. Но это не даст мне удовлетворительной оценки по магической истории, так что я отвечаю:

– Ага, если ты не против.

Он многозначительно смотрит на меня.

– Я бы не стал спрашивать, если бы был против.

– А, ну да. – Я изображаю на лице сияющую улыбку и молюсь о том, чтобы не выглядеть какой-нибудь ненормальной или такой, которая ест на обед маленьких детей, запекая их в печи. Чтобы не производить впечатления человека, у которого напрочь снесло крышу.

Должно быть, это получается у меня неплохо, поскольку Хадсон не убегает от меня в страхе.

Но прежде чем мы сможем оставить это позади, мне надо сказать ему еще одну вещь.

– Я хотела подумать о том, какой вопрос я хочу тебе задать, не потому, что мне не хочется знать о тебе все.

Он поворачивает голову, будто ожидая удара, но не желая видеть, как он будет нанесен, но я этого не допущу. Я вела себя как трусиха, но не могу и дальше заставлять Хадсона каждый раз биться о наши стены.

И я встаю прямо перед ним, так что он не может не смотреть на меня. И, уверившись, что я завладела его вниманием, продолжаю:

– Я знаю, что у тебя было ужасное детство, вероятно, оно было даже хуже, чем я могу представить себе, судя по сцене с твоим отцом, и я не хотела задавать тебе такой вопрос, который причинил бы тебе боль.

В его глазах вспыхивает огонек надежды, и, судя по его шевельнувшимся губам, он хочет что-то сказать, но в конечном итоге просто берет меня за руку – это уже входит у него в привычку – и ведет меня дальше.