С простой и, комбинаторно говоря, ясной мыслью, что, в конце концов, над всеми нами только небо (белесое, с крошечными многоцветными оптическими искрами), Демон поспешил войти в холл и в кабину лифта, присоединившись к рыжеволосому официанту, вкатившему туда столик, сервированный завтраком на две персоны и с манхэттенской «Таймс» между сверкающих, слегка поцарапанных серебряных куполов.

«Мой сын все еще живет здесь?» – машинально спросил Демон, кладя рядом с куполами монету более благородного металла.

«Si, – подтвердил осклабившийся кретин, – он прожил здесь всю зиму со своей леди».

«Значит, мы попутчики», сказал Демон, не без алчного предвкушения гурмана вдыхая аромат «Монакского» кофе, усиленный тенями тропической травки, колышимой бризом его мозга.

В то памятное утро Ван, заказав завтрак, уже вылез из ванны и облачился в клубнично-красный махровый халат, когда ему показалось, что из соседней гостиной доносится голос Валерио. Туда он и направился, перевирая какую-то мелодию, предвкушая еще один день растущего счастья (с еще одной разглаженной складкой, еще одним грубым швом прошлого, перекроенным таким образом, чтобы соответствовать новому великолепному фасону).

Демон, одетый во все черное, в черных гетрах, черном кашне, с моноклем на черной, шире обычного, ленте, восседал за накрытым к завтраку столом, держа в одной руке чашку кофе, а в другой сложенную для удобства «Таймс», раскрытую на странице финансовых сводок.

Он слегка вздрогнул и довольно резко поставил чашку на стол, заметив совпадение цвета со стойкой деталью в освещенном нижнем левом углу картины, воспроизведенной в богато иллюстрированном каталоге его занятого текущими мыслями ума.

«Я не один (je ne suis pas seul)» – все, что Ван нашелся сказать, но Демона распирали принесенные им дурные вести, и он не уловил намека в словах дурака, которому следовало просто уйти в соседнюю комнату и через минуту вернуться (заперев за собой дверь, заперев многие годы потерянной жизни), вместо того чтобы так и стоять рядом с отцовским стулом.

По словам Бесс (ее имя произносили как русское «бес»), пышногрудой, но в остальном омерзительной сиделки Дана, которую он предпочитал всем остальным и вызвал в Ардис, потому что ей удалось орально извлечь из его бедного тела несколько последних капель «плезира» («play-zero», ставь на зеро, как это называла старая шлюха), он уже некоторое время, еще до внезапного отъезда Ады, жаловался, что дьявол в образе полулягушки, полугрызуна хочет взнуздать его и отвести в пыточный застенок вечности. Доктору Никулину он описал своего всадника так: черный, белобрюхий, с черным баклером за спиной, блестящим, как панцирь навозного жука, держащий нож в поднятой передней конечности. Очень холодным утром в конце января Дану удалось каким-то образом сбежать через подвальный лабиринт и садовую кладовую в бурые кустарниковые заросли Ардиса. На нем ничего не было, кроме красного полотенца, свисавшего с его зада, как попона, и, несмотря на ухабы и комья мерзлой земли, он далеко забрался в лес на четвереньках, как покалеченный конь под невидимым седоком. С другой стороны, если бы он поддался искушению предупредить Аду, она могла бы громко зевнуть и сказать что-нибудь непоправимо домашнее в тот миг, когда он откроет толстую звуконепроницаемую дверь.