Напрасно твердил он себе, что эти низкие желания по своей внутренней ничтожности ничем не отличаются от зуда в заду, который пытаешься унять судорожным чесанием. Он отлично знал, что, осмелившись удовлетворить соответствующую жажду молодой девки, он рисковал погубить свою жизнь с Адой. Как ужасно и непростительно это могло бы ранить ее, он понял как-то в 1926 или 1927 году, заметив полный гордого отчаяния взгляд, брошенный ею в пространство, когда она пошла к автомобилю, чтобы отправиться в поездку, в которой он должен был ее сопровождать, но в последнюю минуту отказался. Он отказался, симулировав гримасу и хромоту подагры, поскольку вдруг сообразил, как сообразила и она, что красавица-туземка, курившая на заднем крыльце, предложит Господину свои манго, как только домоправительница Господина уедет на кинематографический фестиваль в Синдбад. Шофер уже открыл дверцу, когда Ван с воплем догнал Аду, и они уехали вместе, плача, говоря без умолку, вышучивая его глупость.

«Забавно, – сказала Ада, – какие черные, кривые зубы у них, у здешних блядушек».

(«Урсус», Люсетта в переливчатых зеленых шелках, «Уймитесь, волнения страсти», браслеты и грудки Флоры, спиральный моллюск Времени.)

Он открыл нечто вроде утонченного спорта, постоянно борясь с искушением и постоянно мечтая о том, чтобы как-то, где-то, когда-то уступить ему. Еще он обнаружил, что какими бы языками пламени ни плясали эти искушения, он не мог провести без Ады ни одного дня, – что уединение, необходимое ему, дабы как следует предаться греху, требует не нескольких мгновений за вечнозеленой изгородью, а целой комфортабельной ночи в неприступной крепости, и что, наконец, соблазны, реальные или придуманные перед сном, одолевают его все реже. К семидесяти пяти годам двух соитий в месяц с отзывчивой Адой, сводившихся главным образом к Blitzpartien, было достаточно для полного его удовлетворения. Сменявшие одна другую секретарши, которых он нанимал, становились все невзрачнее и невзрачнее (кульминация наступила, когда появилась жирноволосая женщина с лошадиной челюстью, писавшая любовные записки Аде), и к тому времени, как Виолетта Нокс прервала эту тусклую череду, Ван Вин был восьмидесятисемилетним старцем и совершенным импотентом.

4

Виолетта Нокс <ныне миссис Рональд Оранжер. Ред.> родилась в 1940 и поселилась у нас в 1957 году. Она была (и все еще остается, десять лет спустя) обворожительной белокурой англичанкой с кукольными глазами, розовой кожей и обтянутым твидом задком <……>; однако такие эскизы более не способны, к сожалению, возбудить мою фантазию. Ей было доверено перепечатать на машинке манускрипт этих мемуаров – истинной отрады моего последнего, без сомнения, десятилетия жизни. Добрая дочь и еще более добрая сестра и кузина, она в продолжение десяти лет содержала детей своей матери от двух браков, кроме того, откладывала <кое-что>. Я платил ей <щедрое> помесячное жалованье, хорошо понимая, что мне следует заручиться невозмутимым молчанием со стороны озадаченной и послушной девушки. Ада звала ее Фиалочкой и позволяла себе роскошь любоваться ее камеевой шейкой, розовыми ноздрями и светлым хвостиком. Случалось, за обедом, потягивая ликер, моя Ада оглядывала мою машинистку (большую любительницу Ку-Ан-Троу) долгим мечтательным взглядом, а потом шибко-шибко чмокала ее в рдяную щечку. Положение могло бы сделаться намного более сложным, если бы возникло двадцатью годами ранее.