Закончив ужинать первой, она вежливо попрощалась и вышла. Кому нужно ее прозрение? Кого здесь интересуют ее истинные эмоции? Правильно, никому и никого. Проще молча уйти, сохранив хотя бы видимость достоинства.

У нее не было обиды на Монтегрейна. Он принял ее в своем доме, не обижал, более того, доверился ей. За какой-то месяц жизни в поместье Мэл вдруг перестала чувствовать себя человеком второго сорта, ощутила себя равной. Это дорогого стоило, и она на самом деле это ценила.

Рэймер и сейчас мог привести Элизу в дом тайно, так, как, вероятно, и рассчитывал Крист, уводя ее из холла в столовую, чтобы разминуться с прибывшими. Но не стал. Так даже лучше: все честно и открыто. Лучше. Наверное…

Закрывшись в своей комнате и сползя спиной по двери на пол, Амелия наконец рассмеялась — хрипло, с нотками истерики в голосе. Ей это было нужно. Истерический смех душил ее с самого появления Элизы Форнье в малой столовой.

Сейчас она просмеется, успокоится, поднимется с пола и все снова станет нормально. Не просто нормально, а, объективно, в тысячу раз лучше, чем все последние пятнадцать лет ее жизни.

Ей грех жаловаться…

Нужно лишь сбросить напряжение этого вечера слезами или смехом — уж лучше смехом! — и жить дальше. Несмотря на то, что отчего-то так сильно щемит в груди. Просто жить дальше.

Просмеявшись, Амелия опустила взгляд на свои руки, лежащие на притянутых к груди коленях — кисти ходили ходуном. Не просто дрожали, а тряслись так, что заставляли нервно вибрировать все ее тело.

«Что стало с твоей психикой, Мэл? Кем ты сама стала?»

С силой зажав трясущиеся руки между колен, Амелия откинула голову на прохладную поверхность двери и прикрыла глаза. Вдох-выдох — нужно просто успокоиться. Вдох-выдох…

А в следующее мгновение в дверь, прямо над ее головой, требовательно постучали.

Кто-то из служанок додумался принести ей успокаивающий чай? Крист рассудил, что мало ее поддержал, и собрался продолжить утешение? Или Элиза отвлеклась от любовника и решила закончить начатое — довести ее окончательно?

— Мэл, это я.

А вот его визита Амелия отчего-то не ожидала. Забеспокоился, что она откажется продолжать лечение, почувствовав себя оскорбленной?

Но оскорбленной Амелия себя не чувствовала. Только опустошенной.

Встала, одернула платье, натянула рукава, пряча шрамы, пониже, и открыла дверь.

Монтегрейн стоял сразу за порогом, один. Лицо серьезное, взгляд внимательный.

Мэл заставила себя не отводить глаза, с достоинством, которого не ощущала, приподняла подбородок.

— Я думаю, ничего страшного не произойдет, если мы пропустим один день лечения, — сказала спокойно. — Не оставляй из-за меня гостью одну. Это невежливо.