– Не обязательно находиться в его постели, чтобы принадлежать кому-то, – сказал Данте. – Моя работа окончена. Кроме того, я все еще обуза. Если правда обо мне вылезет наружу, вас обоих обвинят в пособничестве.
Проглотив комок в горле, Алесса заправила прядь волос ему за ухо.
– Куда ты пойдешь?
– Планируешь выследить меня?
– Если позволишь.
– Алесса, – выдохнул он. – Мы не должны были получить и этого, и уж точно нам не суждено иметь нечто большее. Не сейчас. Никогда.
– Мне не суждено было стать вдовой. Тебе не суждено было существовать. Возможно, на этот раз все должно быть по-другому. Что если Богиня пытается нам что-то сказать, но у нас не хватает смелости выслушать?
– И что бы она сказала? Что гиотте и Финестре следует пренебречь законами природы и небес ради собственного эгоизма?
– Это не эгоистично.
– Клянусь тебе, мои чувства к тебе абсолютно эгоистичны. – Данте уткнулся носом в ее щеку. – Ты попросила меня стать лучше, и я пытаюсь, но делить тебя не хочу. Никогда в жизни не ощущал себя эгоистом. – Он потянулся за чем-то и вложил ей это в руки.
Книгу.
Маленькую, в кожаном переплете, полную его пословиц, с выгравированными инициалами его матери.
– Это тебе. – Данте обхватил ее пальцы, которыми она сжала его руку. – Чтобы помнить обо мне.
Алесса хотела поведать обо всех мыслях, что роились в голове, выплеснуть чувства, таившиеся в сердце, но не находила сил сделать это без слез. И она больше не заманит его в ловушку своими рыданиями.
И так Алесса приняла прощальный поцелуй и не сопротивлялась, когда Данте поставил ее на ноги и притянул к себе для последнего объятия.
Она не смотрела, как он уходит.
От книги все еще веяло теплом, и из нее торчал клочок бумаги, отмечавший последнюю страницу, которую он прочитал. На форзаце, под оригинальным описанием, он вывел:
Luce mia, Мама называла меня своим светом, потому что я был им для нее. А ты мой свет. Время с тобой было даром и честью. – Г. Д. Люченте