Калеб одарил их застенчивой улыбкой.
– Ну, уверен, вы хотели бы уединиться, но я сомневаюсь, что смогу подняться по лестнице без посторонней помощи. – Он повернулся к Алессе. – И ты не должна здесь находиться одна.
Данте напрягся.
– Расслабься, – выдохнул Калеб. – Я тебя ни в чем не обвиняю. Ну, то есть… э-э, это не мое дело. Вообще-то, наверное, мое? Но мне этого не хочется, хотя нам в любом случае следует соблюдать приличия и создать
Другого уединения не ожидалось, поэтому Алесса выбросила Калеба из головы и прижалась лицом к решетке. Данте ответил тем же, и его теплая кожа, обрамленная холодным металлом, очутилась рядом. Она ухватилась за испачканную ткань его рубашки и притянула так близко, как могла.
Тишину нарушало лишь его хриплое дыхание.
– Осталось недолго, – прошептала она. – Я подобного больше не допущу.
– Не давай обещаний, которые не можешь сдержать,
Ее щеки стали мокрыми от слез.
– Как ты пережил все эти годы?
Данте издал низкий, измученный вздох.
– Ты не хочешь об этом слышать.
– Я хочу знать все, чем ты готов поделиться.
Алесса взяла его за руку, выводя линии на грязной ладони, пытаясь запомнить ощущение каждого мозолистого кончика пальца и напряженного сухожилия. Поднеся его руку ко рту, в молчаливом извинении поцеловала темное пятно на его запястье, оставшееся от фальшивой татуировки.
– Ты не обязан ничего рассказывать. Особенно сейчас. Сейчас не время.
– Я в тюремной камере. Кажется, сейчас самое подходящее время для признаний. – Данте просунул ее руку сквозь решетку и поднес к своей щетинистой щеке. – Раньше он насмехался надо мной.
Алесса сглотнула. Она научилась распознавать акцент на слове он, когда Данте обсуждал своего обидчика. Он никогда не называл имени того человека, и девушка подозревала, что никогда этого не сделает. По мнению Данте, имена обладали силой.
– Он любил напоминать мне, что я был последним гиотте. «Ты совершенно один и умрешь в одиночестве, а когда это случится, ваших уже не останется». Как будто он знал, что это сломит меня.