Он тихо вздохнул. Никто не ожидал, что у этой подвески окажется подобная история, и все уставились на меня с легким испугом.
Держа в руке подвеску, я отвесила земной поклон со словами:
– В эту подвеску вложены думы господина об ушедшей дочери. Ваша служанка не осмеливается ее принять.
– Я даровал ее тебе, – с улыбкой ответил господин Суван Гувалгия. – Не стоит сомневаться в том, принимать ее или нет.
Он коротко взглянул на императора Канси, и тот с едва заметной улыбкой велел:
– Бери.
Снова коснувшись лбом пола, я приняла дар. Кругом стояла тишина. Все принцы разглядывали меня с задумчивыми лицами. Я никак не могла понять, что же означает эта подвеска и что этим жестом хотел сказать императору господин Суван Гувалгия. Или же они оба действовали по некоей тайной договоренности? Я недоверчиво взглянула на Миньминь, но та лишь сладко улыбнулась мне. На ее лице была написана такая неподдельная радость, что у меня на сердце потеплело, и я, отбросив все сомнения, так же ласково улыбнулась ей в ответ.
Уже стояла глубокая ночь. Император Канси, будучи человеком в летах, не мог засиживаться допоздна. Отдав наследному принцу несколько распоряжений, Его Величество удалился в сопровождении Ли Дэцюаня. Господин Суван Гувалгия покинул пиршество следом. Стоило им уйти, как атмосфера за столом тут же стала более легкой и непринужденной. Молодой господин Цзоин и тринадцатый принц славно поладили. Они вдвоем, постукивая палочками по посуде, то и дело принимались петь, то по-монгольски, то по-китайски, а затем, разгулявшись, вытягивали шеи, вливая в себя по целой чаше вина.
Хэшу с девятым и четырнадцатым принцами пили вино и играли в морру[105], мирно беседуя и смеясь. Четвертый принц глядел на тринадцатого принца и Цзоина с едва заметной улыбкой, изредка поднимая чашу и выпивая с ними. Восьмой принц говорил о чем-то с наследником престола, и с их стороны доносился тихий смех. Монгольские чиновники, попивая вино, беседовали с императорскими сановниками.
Я наблюдала за пиром, забившись в темный угол. Я знала, что хочу невозможного, и все же мечтала о том, чтобы время замерло в этот самый момент, когда звучит веселый смех и никто ни с кем не сражается.
– О чем задумалась, сестрица? – спросила взявшаяся словно бы из ниоткуда Миньминь.
Глядя на пирующих, веселящихся в ярком свете ламп, я пробормотала:
В саду, где снова буйствует весна, Не бродит ни одной живой души. В запущенной, дурманящей глуши Ничто не пробудится ото сна. Куда уйдет весна и лучшие года? Какая счастлива семья и тем горда?[106]