Она оторвалась от него, дернулась прочь, но в следующий миг уже снова бросилась в его объятия, ткнулась лицом ему в шею, обхватила его за спину, чуть не впившись ногтями.

– Я не знаю, когда ты врешь, – сказала она.

Он напряженно застыл.

– Ты знаешь, когда я вру, но я не знаю, когда врешь ты, – прошептала она, не отнимая лица от его груди.

– Я тебе не врал. – Он не говорил ей всей правды, но никогда не врал.

– Все врут. Разве нет? Но у тебя преимущество: ты слышишь то, чего большинство людей не слышит… чего не слышу я.

– Преимущество? Но его даровал мне мой изъян… и потому вряд ли можно назвать его преимуществом.

– Я не знаю, когда ты врешь, – настойчиво повторила она.

Он выпустил ее из объятий, обхватил ладонями ее лицо. Под его пальцами она плотно сжала губы, выставила вперед подбородок. Он хотел снова поцеловать ее, но в ее горле теснились слова. Он чувствовал, как им не терпится вырваться наружу.

– А я не могу читать твои мысли, женщина. Тебе придется сказать, что у тебя на уме. – Голос его звучал мягко, хотя в словах не было нежности. Она не позволила обращаться к ней по имени, но не могла запретить ему называть ее женщиной.

– Ты сказал, что в тебе есть любовь ко мне.

– Нет. Я сказал, что люблю тебя.

Она сглотнула, и он ощутил, как ее горло дернулось у него под ладонями.

– Но как мне узнать, не врешь ли ты?

– Зачем мне врать тебе?

– А зачем врут другие? Затем, что правда слишком страшна.