Я никогда не чувствовала такого прежде, никогда не представляла, что могу чувствовать себя так, как сейчас. Когда погибли мои родители, я оцепенела. Я была в гневе. Я была потеряна. Я горевала.

Но я никогда не чувствовала себя пустой. Никогда не чувствовала себя уничтоженной.

А теперь я пуста, я уничтожена, и я даже не могу заставить себя перестать ощущать безразличие.

Время уходит, секунды превращаются в минуты, которых у меня нет.

Мне надо выйти на арену вместе с Джексоном.

Надо выйти прямо сейчас.

Мы должны сразиться с этой скверной, с Сайрусом и тем злом, которое, словно раковая опухоль, разъедает Круг и все то хорошее, что когда-то могло быть в нем.

Но я не могу даже подняться с земли.

Я смотрю на Джексона и вижу, что он тоже все еще лежит на земле. Но в отличие от меня он не растянулся, а сжался в клубок, обхватив голову руками, как будто пытаясь защититься от очередного удара.

Но больше не будет никаких ударов – все удары уже нанесены. Коул в своей бесконечной злобе смертельно ранил нас, а я даже не подозревала, что все к этому шло.

Что ж, по крайней мере, теперь самое худшее позади. В какую бы темницу меня ни бросили, какие бы ужасные вещи Сайрус ни замышлял, ничто не может быть хуже того, что уже случилось.

По крайней мере, такого я больше не испытаю.

Я делаю глубокий вдох и принимаюсь кашлять, когда снег заполняет мои нос и горло. Я переворачиваюсь на спину, движимая примитивным чувством самосохранения, и остаюсь лежать, потому что у меня нет причин делать что-либо еще.

Приближается восход, окрашивая небо в мириады цветов – это длится минуту или две. А затем его раскалывает молния, гремит гром, и прямо на нас надвигаются самые темные тучи, которые мне когда-либо доводилось видеть.

– Грейс, – зовет меня Джексон, и голос его хрипл от боли и утраты.

– Да.

– Ты не можешь пойти туда, – сипит он.

– Куда?

– На арену. Ты не можешь явиться туда без меня.