Стало быть, самое время, чтоб вернуть остальных.

И пространство в избе снова зашуршало. Схлопнулось. А из дыры, что отворилась, потянуло сыростью и мраком. И Свят отчего-то уразумел: перед ними снова подземелье.

***

Погода испортилась в одночасье.

Завьюжило, завыло. И ясный поначалу день превратился разом в черную ночь, где белыми пятнами - липкие хлопья снега. Глаза заметало так скоро, что уж и разглядеть ничего нельзя. И только вой зверья голодного пробивался сквозь завею...

Лютый озимок рвал на воинах одежду, и те, пытаясь укрыться, роняли из рук сабли. Тонкие лезвия тут же подхватывались что ветром самим, что горстями снега. И уже в следующее мгновение словно бы и не существовало их. Пропадали бесследно.

А затем...

То, что брат стал исчезать за братом, Дар даже не понял - почувствовал. То ли былое в нем откликнулось, то ли чутье редкое, что он выменял на проклятье степное. Да только всколыхнулось что-то внутрях, заговорило:

- Здебор! - Степняк не узнал поначалу голоса своего. Да только кричал он сам. И брат не отзывался. Найти надобно! Помочь! Потому как ему, в прошлом Роговладу, многое известно о Землях Лесных. Брат же...

От красных стен Дара гнало чувство страха за Здебора: это ж если он привез родную душу на погибель, то прощения уж не выпросить ни в храмах новых, ни у богов старых на древних капищах. Потому как и так задолжал он...

Вой зверья усиливался, а кругом воина стали загораться алые огни неживых глаз. Стало быть, беленицы волчье на охоту гнали. И если все так, то спешить надобно...

Узкоглазый степняк, что стоял подле, резко нырнул во тьму. И Дар даже не по мысли верной, - инстинктом, - рубанул изогнутой саблей пространство. Лезвие той пришлось во что-то твердое, мало похожее на плоть человека. А вот завыло обиженно. И степняк, что, казалось, был утерян, вынырнул из снеговой завесы. Крутил головою по сторонам, не понимая произошедшего. И только благодарил.

- Гляди в оба! На девок не ведись, как ни станут просить о помощи. То не девки вовсе - беленицы! - Воин кричал так громко, как только мог. А все одно голоса не хватало. И вьюга пыталась сбить с толку: не рассказать тебе, степняк, что предал землю родную, правды новым братьям.

Да только и на нее, вьюгу эту, нашлась сила ворожебная. Запели литавры, сизой кожей обтянутые. Застучали в ритме мерном. А за ними и песнь морская полилась. И вот ее-то Дар расслышал хорошо, потому как вьюга отступала.

Понемногу, нехотя. Со стонами жалостливыми, в которых укором - глаза чернильные девок молодых, в белокипенные платья облаченных. И зверья голодного, что никогда не насыщается. И все они говорят Дару: