— А платок зачем? — не понимаю я. — На голову надевать?

— На зеркало набрасывать, когда там суженый появится, — терпеливо объясняет Варя. — А то выйдет из зеркала или в зеркало затянет. И всё!

— Что и всё?! — шепотом паникует Сашка. — Вот сейчас Маркс с Энгельсом ржут в могилах!

— Это проекция суженого, а не он сам! — Варя тихо хихикает. — Сюда ему нельзя, здесь, в этом мире, его подлинник. А к нему туда нельзя, потому что это не он сам, а копия подлинника.

— Жесть! — констатирует Сашка. — Жуть!

— Может, на кофейной гуще? — слабо сопротивляюсь я. — Безопаснее. Не хочется как-то ни в тот мир, ни его сюда тащить…

— Что там твоя гуща! — решается Сашка. — Давайте я буду первая!

— Ты должна остаться в комнате одна, — говорит Варя, расставляя зеркала и усаживая Сашку на стул между ними. — А то полезут все суженые разом!

— Хардкор! — стонет Сашка. — Бабы! Нам тридцать лет!

— Тридцать лет — ума нет! — ворчу я, внезапно охваченная каким-то странным возбуждением.

— Ждать своего суженого можно в любом возрасте! — поучает Варя, прикладывая палец к губам. — Здесь не возраст решает, а чувства.

Мы с Варей уходим на кухню, оставив Сашку между зеркалами одну в комнате.

— Не напугается, суженого увидев? — спрашивает меня Варя, когда мы садимся с ней за кухонный стол.

— Сашка?! — смеюсь я негромко. — Как бы он сам, этот суженый, дуба не дал от этой встречи!

Мы смеемся, нарисовав в воображении Сашкиного избранника судьбы, вылезающего из зеркала и тут же получающего по шее.

Сашка появляется на кухне минут через десять, бледная и чем-то расстроенная.

— Чертовщина какая-то! — громко возмущается она, спохватывается, закрывает плотно дверь и шепчет. — Зачем, дура, ввязалась?

При слове «чертовщина» мое воображение услужливо подбрасывает знакомое недоразумение, усаживая его, довольного и нагло усмехающегося, на высокий серый холодильник.

— Саша! — осторожно окликает ее Варя. — Ты в порядке? Рассказывай! Ну!

— Нечего рассказывать! — Сашка наливает себе полный стакан минералки и залпом выпивает. — Игра теней и воображения!