Стас тяжело вздохнул, услышав, как тертые в боях офицеры засопели: никому не улыбалось лезть на рожон, и продолжил:

– Либо штурм Пскова, что еще безумней. Других вариантов, увы, нет.

– Есть, товарищ краском! – Мира, победно улыбаясь, полезла узкой ладонью за отворот кожана, и, порывшись в его недрах, извлекла смятый листок бумаги с криво приклеенными на него обрывками телеграфной ленты. – Только что получила! От самого заместителя товарища Троцкого товарища Гвоздева. Мира уткнулась в бумажку и с придыханием, будто читая стихи, нараспев, зачитала. – Приказ! Товарищи… Так… Краскому Булатову. В срочном порядке выдвинуться полком в направлении Полоцк – Витебск для примерного подавления вспыхнувших там крестьянских бунтов. Все полномочия! Любое неповиновение сурово карать по всей строгости революционной необходимости. С революционным приветом, Гвоздев.

Стас нахмурился. Вот и первая бяка вылезла боком. Явная провокация. Такие вещи выносить на общий суд, поставив перед фактом… Ну Мира… ну товарищ комиссар. Впрочем, уже вчера тебе, дураку, должно было втемяшиться, что совести, не говоря о порядочности, у этой сладкой сучки ни на грош. Проглотил горькую пилюлю, не выяснять же отношения перед штабом? Лишь поморщился в ответ на задорный тон комиссарши.

– Товарищ Гвоздев предлагает нам воевать с мирным населением?

Мира ядовито осклабилась:

– Нет, товарищ Булатов, замнарком не предлагает, а приказывает, – Мира повысила голос, чтобы слышали все. – Товарищи! Там, где крестьяне, там и провиант, фураж, хлеб, скот – все, что нужно для боеспособности полка. Без авантюр и потерь, заметьте. В духе революции – малыми усилиями максимальный результат!

Стас поймал себя на мысли, что любуется горящим взглядом Миры, напряжением ее вытянувшегося в струнку, готового вот-вот воспарить над столом тела. Помимо желания просочились в мозг ядовитые, но от того еще более прекрасные воспоминания вчерашней ночи.

Одна часть Булата холодно контролировала бабскую стратегию комиссарши, отгрызающей сейчас, в данный момент, свою часть власти от его командирского авторитета, вторая – наводила морок назойливыми картинками.

Стас с ужасом понял: он знает, ЧТО там, под бугрящейся кожаной курткой, его ладони помнят упругость и теплую податливость не строгой комиссарши, а той обезумевшей женщины. Что он хочет снова и снова кружиться с ней в сумасшедшей карусели совместной похоти. Словно молния озарила мысль, что он, батька Булат, тот самый служака до мозга костей, готовый голову сложить за общее дело, вдруг поплыл, разъедаемый этой сладкой ржавью наклевывающейся привязанности. Сполох высветил бесстыдно, как провисли вросшие в душу, казалось бы, навечно прежние цепи моральных оков и норм. То, что еще вчера было частью его самого, сегодня показалось неважным, чужим и холодным.