– Чему бывать, того не миновать. Думаешь, не понимаю, что бред это все про подготовку к празднованию… Народный писатель не та шишка. Тем более когда фашист давит по всем фронтам. Есть тут какая-то интрига. Драматургическая завязка… – Михаил с сожалением посмотрел на окурок и, словно поставив точку в разговоре, раздавил его в консервной банке, полной таких же изуродованных папиросных останков.

– Вот и не ехал бы…

– Ты ж все понимаешь. «Родина помнит, Родина знает…» Не поедешь, отвезут. Так хоть есть ощущение доброй воли. Москву посмотрю. Соскучился. А там чем черт не шутит? Может, и прям взбрело в голову какому-то чинуше в министерстве? Книжку мою прочитал. Чего раньше времени переживать? Приеду, разберемся на месте.

– А если Зубенко опять? Слышала, он при чинах теперь. И он не забыл. Я этого сучка хорошо понимаю.

– Значит, судьба. Не поминай черта всуе, глядишь, и не появится, – Михаил передернулся от неприятных воспоминаний и снова чиркнул спичкой, пытаясь поджечь уже пятую за утро папиросу.

Влада вдруг резко поднялась со стула, едва не опрокинув его, быстро подошла к мужу и, навалившись объемистым бюстом ему на спину, порывисто обняла его за плечи, словно пытаясь укрыть пышным телом от нарисовавшейся из ничего серьезной беды. Прикоснулась губами к макушке. Михаил, не привыкший к таким проявлениям чувств суровой Владки, попытался было встать, но женщина лишь крепче придавила его немаленьким весом и жарко зашептала в ухо: