Я была похожа на своего отца. Мы были с ним одной масти. Одинакового сложения.
Но все остальное я получила от мамы… потому что его не было рядом.
– Пять минут, – тихо попросил он, терпеливо глядя на меня.
Прошло много часов с тех пор, как я видела его в ресторане, и я знала, что время его пребывания в Хьюстоне близится к концу. То есть я могла бы снова увидеться с ним через год. Возможно, даже позднее. Не в первый раз он приезжал в Хьюстон, и не в первый раз мы не общались с ним.
Он никогда не жаловался на это, и я перестала задолго до того, как обратила на это внимание.
Я хотела сказать ему, что занята. Я хотела сказать, чтобы он оставил меня в покое. И, возможно, несколько лет тому назад я именно так и поступила бы, если бы он выкинул такой фортель, как в ресторане, в присутствии Ивана и остальных членов моей семьи.
Но если за последние полтора года я чему-то научилась, так это тому, что поняла, как тяжело жить, не исправив свои ошибки. Я узнала, как трудно увидеть и осознать их. Все мы совершаем шаги, о которых потом сожалеем, все мы говорим то, о чем потом приходится грустить, и чувство вины давит на душу человека тяжким грузом.
А я хотела быть выше этого. Ради себя самой. А не ради кого-то еще.
Поэтому я молча кивнула.
Он с облегчением выдохнул, и на самом деле я не испытывала от этого большого удовольствия, как должна была бы.
Подъехав к выходу со льда, я надела чехлы на коньки и бросила взгляд через плечо, пытаясь привлечь внимание Ивана. Но он был по-прежнему слишком увлечен разговором с тренером Ли. Ступив на пол, я направилась к трибунам у стены. Сев посередине скамейки лицом к катку, я вытянула ноги перед собой, наблюдая за тем, как отец садится поблизости от меня, но чуть ниже.
Оставшийся на льду Иван повернулся и хмуро посмотрел на нас, стоя рядом с тренером.
На утренней тренировке он не произнес ни слова, и я была благодарна ему за то, что он решил не упоминать о моем отце, не говоря уже о том, что я рыдала у него на груди. Иначе моя гордость не выдержала бы. Напротив, Иван вел себя так, как будто ничего не случилось, как будто все было нормально.
Он щадил меня.
– Джесмин, – выдохнув, сказал отец.
Я продолжала смотреть перед собой.
– Ты знаешь, что я люблю тебя, да?
Любовь – странное слово. Что, черт возьми,
Однажды, когда я была ребенком, мама другой фигуристки увидела, как моя мама дала мне подзатыльник, и просто пришла в бешенство. Но для меня такие отношения между ею и мной были нормальными. Мама дала мне подзатыльник, потому что я была тупицей и заслуживала этого, я была ее дочерью, и она любила меня. Впрочем, мама отлично знала, что я не реагирую на шиканья и угрозы.