Ансельм продолжал сидеть неподалеку и следил за мной, сложив руки на коленях.

– Отец мой, существует кое-что, в чем вы можете мне помочь, – проговорила я.

Он моментально поднялся и услужливо потянулся к кувшину.

– Правда? Еще вина?

Я слабо улыбнулась.

– Да, но чуть позже. Сейчас я желаю, чтобы вы меня исповедовали.

Францисканец был явно потрясен, но профессионально быстро овладел собой.

– Разумеется, chère madame, если вы хотите этого. Однако мне кажется, что гораздо вернее в этом случае послать за отцом Жераром? Он чрезвычайно опытный исповедник, а я… – Он пожал плечами с восхитительной галльской элегантностью. – Конечно, я имею право принимать исповедь, но мне весьма редко приходится это делать – ведь я лишь бедный ученый.

– Я хочу исповедаться именно вам, – уверенно заявила я. – И собираюсь сделать это сейчас.

Он вздохнул и покорно вышел, вернувшись с епитрахилью[32]. Надел ее, расправил пурпурный шелк, так чтобы его складки ровно шли до подола черной рясы, уселся на стул, благословил меня и, откинувшись на спинку стула, выжидательно застыл.

И я рассказала ему все. Вообще все. Кто я такая и как оказалась в этом месте. О Фрэнке и о Джейми. И о молодом английском драгуне с побледневшим конопатым лицом, который умер на снегу.

Во время моей речи лицо Ансельма оставалось бесстрастным, лишь глаза все сильнее округлялись. Когда я закончила исповедь, он поморгал, открыл было рот, чтобы что-то сказать, потом закрыл и растерянно помотал головой, как будто пытаясь прояснить мысли.

– Нет, – терпеливо сказала я и в очередной раз закашлялась, потому что говорила я, как и раньше, примерно как охрипшая жаба. – Ничего подобного вы никогда не слышали и не могли себе даже представить. Теперь вы понимаете, почему я решила поведать вам это именно в ходе исповеди.

Он рассеянно кивнул.

– Да. Да, разумеется, понимаю… Если… но да. Конечно же, вы хотите, чтобы я сохранил это в тайне. К тому же, раз вы поделились со мной в ходе таинства, вы рассчитываете, что я вам поверю. Но…

Он почесал в затылке, потом поднял на меня взгляд, и губы его растянулись в широкой улыбке.

– Но это так замечательно! – тихо воскликнул он. – Как необыкновенно и потрясающе!

– Пожалуй, я бы не стала называть это словом «замечательно», – холодно сообщила я. – Но что необыкновенно – точно.

И потянулась за вином.

– Но это же… чудо, – тихо сказал Ансельм словно самому себе.