Можно сколько угодно плавать в розовых грёзах собственной влюблённости и надеяться на чудо, но мы ведь всё равно не сможем быть вместе долго и счастливо. Не вынесем, не вытерпим, не поймём друг друга. И лучше не привязываться, не топить своё сердце в том источнике блаженства, который иссохнет если не через месяц, то через год.

Мне хотелось бы абстрагироваться от собственных чувств, не придавать значения тому, как ноет от тоски всё моё естество, пока нам приходится держаться на расстоянии. Но вот незадача — не получалось. Я впадала, а зависимость, я влюблялась сильнее и сильнее, я привыкала к нему с каждой секундой, пока всё ещё могла считать его своим, а себя — его. И это было ужасно. Это было падением в пропасть, из которой мне не удастся выкарабкаться самостоятельно.

***

Первый учебный день представлялся мне ярким и солнечным, с радостно поющими на ветвях птицами, улыбками случайно встреченных прохожих и ощущением безграничного счастья от чувства наконец-то вновь обретённой свободы перемещения, пусть даже снятие домашнего ареста распространялось пока что исключительно на походы до гимназии и обратно.

Наверное, витая в мечтах, стоило всё же учесть хотя бы время года. Вместо тёплых солнечных лучей меня встретила утренняя мгла, усугублявшаяся почти потухнувшим старым фонарём у подъезда и жестоко хлестнувшая по щекам кусачим январским морозом. Вместо пронзительного щебета и пения — гул машин находящегося неподалёку шоссе, на котором ещё не успела собраться стандартная предрабочая пробка. А вот вместо сомнительных улыбок незнакомых людей меня ждало напряжённое, обеспокоенное и немного суровое выражение лица стоящего рядом с подъездом Иванова.

Я не кинулась ему на шею, чтобы задушить в своих объятиях, и не завизжала от радости, неожиданно настолько сильной, что меня по-настоящему парализовало от какого-то нездорового восторга, вызванного одним лишь его присутствием в паре шагов от меня.

Нет, я сильная и стойкая девочка, которая просто позволила ему самому смять талию пальцами настолько цепкими, что чувствовались клеймом на коже даже сквозь куртку и школьную форму, смять шапку под ладонью, юркнувшей на мой затылок и бесстыдно трепавшей тщательно заплетённую косу, смять мои губы поцелуем резким и требовательным, ещё чуть больше напора — и болезненным.

— Как же я соскучился, Поль. Ты себе даже не представляешь, — выдохнул он скомкано прямо в мой рот, словно сам не мог решить, что сейчас необходимо сильнее: высказать всё накипевшее-наболевшее или целовать меня снова и снова, так что от недостатка воздуха уже начинала кружиться голова.