Это и был спусковой крючок, который и решил их судьбу.

В кабинет торопливым зайцем шмыгает Маргаритка, впихивает мне в руки чашку с кофе и пулей несется обратно в приемную, подальше от истинно волчьего взгляда старого мудака. Ничего. Недолго тебе девчонку стращать, Олег Германович.

Я  делаю глоток и отставляю чашку на стол отчима. Его опять перекашивает от того, что на его территории я веду себя как дома. Волшебно. Мне этот взгляд — будто лишняя ложка сахара к кофе. Мой “охранник”, незаметно отошедший к окну и поглядывающий туда, скрещивает на груди руки. Ага, ясно, подъехали. Время заканчивается.

Я невольно восхищаюсь количеством связей Кайсарова. Нет, я, конечно, не сомневался в том, что у него найдется знакомый прокурор, который рассмотрит наше дело и организует процесс ареста Олега Германовича в оперативные сроки, но чтоб так быстро...

— Знаешь, зачем я к тебе пришел, Олег Германович? — я поднимаюсь на ноги, оправляя манжеты рубашки.

— Поболтать? — отчим приподнимает брови. — Покрасоваться? Хочешь, я скажу, что ты умница, Владик? Ириску тебе дать?

Свой кулак ему в нос я впечатываю без лишних слов. Боже, как этого мало. Хочется переломать этому ублюдку все кости в теле. За все. За мать, за отца, который год лежащего в коме, за Яра, что сейчас выкарабкивается с того света, за Вику, на которую у старого мерзавца были свои планы, за мою племянницу, которой он непременно бы испортил жизнь. Ему бы за все это всю жизнь на инвалидном кресле кататься и жрать через трубочку, будь моя воля. Но нет, я должен обойтись малой кровью. В конце концов, вряд ли мой отчим откажется от идеи написать на меня заявление.

Лет в восемнадцать у меня иногда еще мелькали мысли, что я не прав в своей ненависти ко второму мужу матери, что это просто детская ревность и неприязнь к чужому человеку в семье, но когда я вырос — я осознал еще крепче. Пока я учился улыбаться ему ради матери, он улыбался мне — ради её денег.

Сколько раз я становился свидетелем, как он манипулировал моей мягкосердечной матерью. Всякий раз, когда она начинала сомневаться в их браке, всякий раз, когда я не выдерживал и говорил ей, что надо, мама, надо тебе разводиться — всякий раз он убалтывал её снова и снова. Если бы не брачный контракт, написанный дедом — у мамы было бы куда более уязвимое положение, и этот мудак вел бы себя еще вольготнее.

Хотя, куда уж вольготнее — подкатить свои озабоченные чресла к невесте Яра. Жаль, что она не сказала об этом тогда. Сколь много сейчас было бы по-другому.

Впрочем, я слишком хорошо знаю, что о таких вещах женщины рассказывать не любят. Стыдятся. А такие как Вика, к которым в принципе даже в мыслях не липнет грязь — эти и вообще боятся говорить о таких вещах.