Робеспьер пришел в неописуемую ярость. Имея на руках доклад Жюльена, доказывавший лихоимство бывшего проконсула в Бордо, он решил применить против ловкости силу. В одной из пламенных речей, произнесенных с трибуны Конвента, он обвинил Тальена в том, что своим поведением тот запятнал Комитет общественного спасения.

Любовник Терезии уже видел себя в руках палача. Бледный, разбитый, он, вернувшись домой, написал дрожащей рукой очень униженное письмо своему врагу. Вечером, не получив на него ответа, он, преодолевая страх, отправился к Робеспьеру домой. Как протекала их встреча, никому не известно; но ее легко себе представить, если прочитать то, что написал Баррас, который тоже навестил этого очаровательного якобинца:

«Робеспьер стоял, одетый в некое подобие рубашки-пеньюара: он только что закончил постригаться, и волосы его были уложены и напудрены добела. На лице у него не было очков, которые он обычно носил, и через слой пудры, наложенной на это, и без того бледное, смертельно-бледное лицо, мы увидели мутные глаза, которых никогда не видели за стеклами очков.

Глаза его пристально глядели на нас, и в них мы увидели удивление, вызванное нашим появлением. Мы поприветствовали его по-свойски, без церемоний, с принятой в то время простотой.

Он никак не ответил на наши приветствия, повернулся к туалетному зеркалу, висевшему на перекрестии рамы окна, выходившего во двор, затем посмотрелся в зеркальце, явно предназначенное быть украшением камина, но не вписывавшееся в обстановку; взяв туалетный ножичек, он поскреб наложенную на лицо пудру, тщательно обходя линии прически; затем он снял пеньюар и положил его на стоявший рядом с нами стул с явным намерением испачкать наши одежды, не попросив у нас извинения и даже сделав вид, что не замечает нашего присутствия.

Он умылся в чем-то наподобие раковины, держа ее в руке, почистил зубы, сплюнув несколько раз на пол нам под ноги, не обращая на нас ни малейшего внимания, ну точь-в-точь как Потемкин, который, как известно, не утруждаясь повернуть головы, не предупреждая и ничего не говоря, плевал в лицо тем, кто стоял перед ним.

Закончив эту церемонию, Робеспьер продолжал молчать… Он оставался стоять и по-прежнему не предлагал нам сесть… Никогда ранее я не видел лица более бесстрастного, чем у него, ни в застывшем мраморе статуй, ни на лицах уже усопших людей…

Вот какой была наша встреча с Робеспьером. Я не могу назвать это свиданием, поскольку он не раскрыл рта; он только поджимал свои и без того тонкие губы, под которыми я заметил что-то вроде желчной пены, что меня ничуть не успокоило»[237].