То и дело Матвей неистово втягивал ноздрями ее аромат, под руками ощущая ее нежную кожу, видя ее родное лицо, чувствуя податливость и тесноту ее лона. В эти мгновения она была так соблазнительна и прекрасна. Он так давно мечтал о ней и уже даже не надеялся, что когда-нибудь будет иметь право прикасаться к ней так интимно. Он почти смирился с мыслью, что Варенька никогда не будет с ним. Лишь где-то в глубине души жила маленькая надежда на то, что она смягчится к нему. И именно эта надежда, словно птица, сейчас вылетела из клетки, обрушив на Матвея всю мощь его страсти к этой девице.

В самый апогей близости с губ Вари невольно сорвалось шепотом единственное слово:

– Любимый…

Но Матвей, пребывая в безумной чувственной лихорадке от бешеного возбуждения не расслышал его…

Глава VIII. Путь

Чуть позже, лежа на его груди, Варя вдыхала его знакомый терпкий запах и ощущала, что это он, ее Матвей, такой родной и понятный. Все, что произошло в этот час, было для нее так ново и бесценно, а более всего невероятно приятно. И как она раньше не испытывала от его близости подобного? Нет, сейчас интимная близость с этим мужчиной показалась ей безмерно упоительный и жгуче прекрасной. Варя поняла, что окончательно пропала и влюблена в этого мужчину яростно и бесповоротно.

Матвей же, прикрыв глаза, ощущал себя в каком-то нереальном сне, ибо это было слишком чудесно, чтобы оказаться правдой.

– Варенька, – пропел он вдруг в ее волосы, и она едва разобрала это слово. Приподняв руку, он начал пальцами ласкать ее нежную спину и проворковал в макушку: – Вы изменились, и мне это очень приятно осознавать…

– Я не изменилась, – тихо ответила она, уткнувшись носом в его плечо и совершенно не горя желанием отстраняться от него.

– Нет, изменились. Раньше вы бы никогда сами не пришли в мою спальню, и уж тем более для того, чтобы соблазнить меня…

Варя напряглась всем телом, отчетливо поняв, что он подтрунивает над ней, верно определив ее страстное влечение к нему. Но она сама не изменилась, она изменила свое отношение к нему, ведь теперь она любила его и желала даже больше, чем Олсуфьева когда-то.

Его слова вызвали у нее молчаливое негодование. Когда-то давно он сам искал ее общества и близости и настаивал на своих желаниях. Она же после некоторого сопротивления непременно сдавалась на его милость, чего уж греха таить. Но в последние три недели он вел себя так холодно с ней, что распалил до предела, и нынче ей самой приходилось искать повод для сближения с ним. И он это прекрасно понял, оттого теперь, естественно, чувствовал себя победителем в их долгом двухгодовалом противостоянии.