Гарри, который возился с отвалившимся куском рельса в изумительном монорельсе Амели, поднял голову.

– По мне, так твоя мама пока не решила.

– Пока не решила.

Это сказали оба Палмера хором.

– И я думаю, она как раз таки это уже сделала.

Это была Корделия.

Все. Последняя капля.

– Да неужели, – огрызнулась Розалина. – Я так рада, что ты рассказываешь другим, что и когда я решила, потому что сама я явно не способна это сделать.

– Ну, честно говоря, дорогая, – Корделия сцепила руки, как будто сообщала болезненные новости, а не просто вела себя отвратительно, – ты всегда была немножко нерешительной.

– Я не нерешительная, мама, я бисексуальная. Есть разница.

Это было ошибкой, потому что если в чем Палмеры и преуспели… Ну, если они в чем-то и преуспели, так это в карьере в медицине, достаточно прибыльной, чтобы оплачивать большие дома в центре Лондона и частное образование своей дочери. Но среди многого другого, в чем они преуспели, было правдоподобное отрицание.

– Это ты говоришь о своем образе жизни. Я просто указываю на то, что мы с твоим отцом познакомились с двумя твоими джентльменами впервые за столько месяцев…

– Мы просто приятели, – откликнулся Гарри в обреченной на провал попытке внести ясность.

За свое беспокойство он получил лишь фемтосекунду внимания Корделии.

– С тобой никто не разговаривает, дорогой Гарольд.

– Я не Гарольд, а Гарри. И я ниче не хочу сказать, но мне кажется, что вы сейчас грубите.

– То, что ты «ниче не хочешь сказать», само собой разумеется. – Сент-Джон Палмер перевел взгляд с Гарри на Розалину. – Ты в самом деле позволишь этому мужчине в таком тоне разговаривать с твоей матерью?

Да что это за гребаный вопрос, еще и адресованный ей?