– Мы знаем, что мы не были идеальными родителями. – Корделия говорила медленно, почти осторожно. – Но мы думали, что с собственным ребенком ты поймешь, как это бывает трудно.

Это было… речь шла вообще не об этом. Корделия придумала собственный смысл, с которым было легче справиться.

– Я знаю, что это трудно. Естественно, я знаю, как это чертовски трудно.

– Тогда почему ты набрасываешься на свою мать за то, что она пропускала родительские собрания?

В голосе Сент-Джона прозвучала почти защитная нотка, чего Розалина никак не ожидала.

– Охренеть, ты только на это реагируешь? Я всю жизнь прожила с призраком ваших ожиданий, который преследует меня, как призрак Банко. А вы думаете, что я ною из-за того, что вы пропустили мою пьесу, когда мне было девять.

Сент-Джон бросил на нее сердитый взгляд.

– А слово «ною» ты подхватила от того мужчины с грузовиком или своей бывшей девушки?

– Ты имеешь в виду от Гарри или от Лорен? У них есть имена. И я не знаю. От обоих? Ни от одного из них? С какой стати это важно? Почему вы докапываетесь до каждой мелочи в моей жизни?

Корделия выглядела почти убитой горем.

– Ты – наша дочь, конечно, это важно.

– Это не… – Это начинало походить на приготовление рахат-лукума. Жарко, тяжело, занимает вечность, а в итоге то, что все хотели, не получается.

– Почему вам так важно, чтобы я жила в правильном доме, чтобы у меня была правильная работа, чтобы я встречалась с правильным мужчиной? И, прежде чем вы что-то скажете, вам явно легче, когда я встречаюсь с мужчиной.

– Только потому, что мы хотим для тебя лучшего, – сказал Сент-Джон, так, как будто это не было ужасным ответом.

– Вокруг столько предрассудков, – объяснила Корделия, так, как будто от этого стало лучше.

Рахат-лукум начал кристаллизоваться.

– Ладно. Попробую еще раз, потому что вы, видимо, решили, будто это дискуссия.

– Ну, ты толком почти ничего не объяснила, дорогая.

У Корделии все еще хватало наглости смотреть неодобрительно.

– Тогда слушайте. Я не собираюсь возвращаться в университет. Я не хочу туда возвращаться. Не хочу быть врачом, и вообще, – она никогда не говорила этого вслух, но сейчас заставляла себя, и это было естественнее всего на свете, – я не знаю, хотела ли я когда-нибудь стать врачом. Просто до рождения Амели мне и в голову не приходило, что я могу хотеть чего-то другого.