– Я так и не исправила это сочинение, – промолвила Шерли, когда Луи Мур замолчал. – Вы исчеркали его вдоль и поперек, но что означают эти неодобрительные линии, я до сих пор не понимаю.

Она взяла с письменного стола учителя карандаш и стала рассеянно рисовать на полях книги листочки, фрагменты колонн и крестики.

– Вижу, что, может, вы и подзабыли французский, но привычки французских уроков остались, – заметил Луи Мур. – Когда вы здесь, моим книгам по-прежнему угрожает опасность. Скоро мой заново переплетенный Сен-Пьер станет похожим на моего Расина: мисс Килдар изрисует все страницы.

Шерли выронила карандаш, словно он обжег ей пальцы.

– Скажите, почему вам не понравилось мое сочинение? – спросила она. – Там были грамматические ошибки, или вас смутило содержание?

– Я никогда не говорил, что подчеркивал ваши ошибки. Это вы так решили, а я не стал с вами спорить.

– Что же означают эти линии?

– Теперь уже не важно.

– Мистер Мур! – воскликнул Генри. – Пусть Шерли прочитает нам какое-нибудь стихотворение из тех, что когда-то так хорошо читала наизусть!

– Ну что же, если просить, то я бы выбрал «Le Cheval dompté»[108], – произнес Мур, затачивая перочинным ножом карандаш, грифель которого мисс Килдар совсем затупила.

Шерли отвернулась; было видно, как вспыхнули ее шея и нежное лицо, не прикрытые вуалью длинных локонов.

– Смотрите, сэр, она не забыла то происшествие! – весело заметил Генри. – До сих пор помнит, что тогда натворила!

Улыбка промелькнула на губах Шерли. Чтобы не рассмеяться, она наклонила голову, прикрыла рот ладонями, и от этого движения локоны вновь рассыпались, скрывая ее лицо.

– Да уж, я в тот день взбунтовалась, – пробормотала она.

– Точно! – подхватил Генри. – Устроила ужасный скандал моему отцу, не хотела слышать ни его, ни маму, ни миссис Прайер, ни кого-нибудь еще, только говорила, что отец тебя оскорбил…

– Он действительно меня обидел!

– …И хотела тотчас покинуть Симпсон-Гроув. Ты уложила свои вещи в дорожный сундук, а папа их оттуда выкинул. Мама плачет, миссис Прайер плачет, обе стоят над тобой, заламывая руки, и просят тебя успокоиться, а ты сидишь на коленях на полу среди разбросанных вещей, сундук перевернут, и вид у тебя такой, как когда ты сильно сердишься. В подобные минуты твое лицо словно застывает, черты неподвижны, но какая же ты красивая! По тебе не скажешь, что ты рассержена: кажется, будто ты просто спешишь и настроена весьма решительно, – однако чувствуется, что, если кто-нибудь посмеет встать на твоем пути, испепелишь одним взглядом. Папа испугался и позвал мистера Мура.