Небось думает, что Роману только роскошь подавай, так он же ничего против этой тачки самой по себе не имеет. Правда, он действительно в такой машине третий раз, наверно, а за рулем — первый.

Несмотря на то, что лучше всего сразу доехать до посадочной площадки — так как после остановки машина может и не завестись, — он останавливается на трассе неподалеку от нужного поворота.

Рома рассказал ей почти все, что произошло вчера на встрече с Кулаком и сегодня на складах.

Про отца умолчал. Не нужно, чтобы жалела. От нее подачки на основе сочувствия его сердечный аппарат переработать не сможет, забарахлит все.

Он встречается с ней взглядом в зеркале дальнего вида. Ее глаза — настороженные и манящие.

Не мигая, Карелин прогоняет из собственного взгляда непроницаемость и дает буре дорваться до ее хозяйки.

Безмолвно он нажимает нарасшатанную ручку и выходит на почву, примыкающую к асфальту. Распахивает заднюю дверцу и снова смотрит на Киру. Ее бледные пальцы теребят край пальто.

Он не планирует хватать ее до того, как полностью залезет внутрь, но руки будто невидимая сила заставляет. Завалившись на нее, он получает смазанный поцелуй, и помоги ей теперь бог.

Пуговицы ее пальто тугие, и тело, до которого дорываются пальцы, такое же тугое. И сочное, и нежное. Она ахает и ахает от неистовости его рта, и он выпьет ее вздохи до дна.

До самого конца, чтобы воздуха вообще не осталось, до последнего колебания грудины.

Когда-нибудь он доберется до средоточия ее глубины. Сколько бы нырять, сколько бы задыхаться, сколько бы рваться вперед не пришлось. До самой сути, до самого сокровенного. Даже если это будет последним из увиденного. Даже если уловит на миг всего лишь мерцающий проблеск, всего лишь тень или образ, но когда-нибудь… когда-нибудь это случится.

Она извивается под ним, помогая избавляться от одежды, а он готов как угодно. Они переваливаются на какой-то бок, чтобы двигаться свободнее, и мять сиськи ему недостаточно — он блуждает по них ртом, растерянно и одичавше.

Словно второй слой кожи обнаружился. Теплом и холодом разрывает одновременно. Каждое движение языка — как с вышки прыгаешь. Сейчас, сейчас он пустит ток по ее шее, больше невозможно, нужно сбросить судорожную агонию, сейчас, сейчас.

Сжимая его голову обеими ладонями, она что-то лепечет и трется об него. Дает ему свой рот до дна. И Рома захлебывается, и как не захлебнуться, если даже ребра раскрошило в пыль… Гремит сердце, и с каждый ударом руки так и рвутся к ней, ближе и ближе, все недостаточно и недостаточно.