– Идем домой. Нечего тут рассиживаться, – оправдывает свой порыв и первым выходит в коридор, толкая дверь.

Да, уйти отсюда – лучшее, что можно придумать. Я о том уже много часов мечтаю. Мне срочно нужно обнять Максима и увериться, что с ним все хорошо, что я его не потеряю. Вот и не спорю. Но сперва беру Игната за руку и только потом направляюсь за ним следом. Да только внизу живота вдруг появляется тянущая боль, усиливающаяся с каждым новым движением. С учетом, что я не ела ничего с самого обеда, наверное, неудивительно, что организм реагирует подобным образом – внутренности сами себя начинают переваривать. Возможно, что и тошнота от этого, а не от того, что я успела себе надумать за эти часы. Впрочем, на данный момент есть еще кое-что волнующее меня, потому стараюсь не фиксировать на этом свое сознание. Правда, наш разговор я продолжаю уже будучи в машине отца.

– Значит, Акимов во всем признался?

– Признался, – согласно кивает Игнат.

Папа в свою очередь одаривает долгим пронзительным взором своего зятя. Ему явно есть что добавить, но в итоге он просто поджимает губы, заводит автомобиль и трогается с места.

– Что-то не так? – уточняю, переводя взгляд с одного на другого, останавливая по итогу его на Игнате.

Тот пожимает плечом в полнейшем безразличии и сознаваться не спешит. Разве что:

– Все в порядке. Мы уладили.

– Ты уладил, – выделяет отец с акцентом.

На лице мужа мелькает мрачная тень.

– Верно. Уладил. И это самый оптимальный вариант. А если хочешь еще раз поговорить об этом, выбери другое время.

Руль под пальцами отца скрипит в напряжении, но никакой другой реакции от него нет. Впрочем, тут и дурак догадается, каким именно образом Игнат все уладил. И вот вроде ожидаемый, логичный итог, лучший в нашей ситуации, но внутри все равно холодеет от осознания, что он, возможно, повторил то, что сделал с другими участниками того вечера, потому и не вмешиваюсь в их диалог, отворачиваюсь к окну, сосредотачиваясь на проплывающем за стеклом городском пейзаже. Впрочем, Игнат бы не был собой не только в этом отношении. Быстро разгадывает причину моего молчания.

– Он заслужил. Каждый из них. Ни к чему сожалеть о том, кто тебя жалеть бы не стал ни за что на свете, – произносит тихо.

– Я понимаю, – отвечаю, так и не глядя на него, сильнее кутаясь в плед.

Понимаю, да, и, честно, безумно благодарна за его заботу и защиту, но принять вот так сразу ситуацию не получается. Наверное, я неправильная какая-то, раз жалею насильников, но иначе не получается. Да, они поступили плохо, и я их презираю за это, но смерть – слишком жестоко, как по мне.