— Джереми, — повторяет она, моргая от влаги, собравшейся на ее веках.
— Я здесь.
— Я знаю, — она садится и запускает руку под мою футболку. — Я чувствовала тебя. Когда меня уводили, я чувствовала тебя. Я слышала твой голос и даже чувствовала твой запах. Обычно никто не слышит, как я кричу о помощи в своей голове, но ты услышал.
Все еще отчаянно хватаясь за меня и трясясь, она улыбается сквозь слезы.
Надежда среди руин.
Это самое прекрасное гребаное зрелище, которое я когда-либо видел.
Обычно я делаю все, чтобы убить любой намек на мягкость или человечность, которую она пытается увидеть во мне, но сейчас не могу.
Все, что я могу сделать, это замереть и смотреть, пока она шепчет:
— Спасибо.
Почему простого «спасибо» достаточно, чтобы сбить все в моём мире? Почему эта раздражающая девушка смотрит на меня с таким доверием?
У меня возникает искушение разрушить это доверие, показать ей, почему я последний человек, которому она должна давать эту власть.
Однако я нахожу в себе силы спросить.
— Что тебе снится в таком состоянии?
Она фыркает и медленно отпускает меня, чтобы я вытер слезы с ее лица. Я ожидаю, что она не ответит, но тут ее мягкий голос разносится по маленькой гостиной.
— Иногда это размытые образы и безликие монстры. Но чаще я заново переживаю то, что произошло тогда, или, по крайней мере, беспомощность ситуации и то, как отчаянно я хотела остановить это, но не могла.
Этот ублюдок будет желать смерти, когда я доберусь до него.
— В других случаях, — ее голос напряжен от эмоций. — Мне снятся опустошенные лица мамы и папы, особенно мамино. Когда я начала с ним встречаться, маме он не нравился, и эта неприязнь усилилась, когда она с ним познакомилась. Она сказала, что он вызывает у нее плохое предчувствие, которое она не может объяснить, но я сказала ей, что она слишком остро реагирует и что мне повезло, что у меня есть парень. Представляешь, я действительно использовала это слово?