Я вспоминаю, каким маленьким он был в тот день, когда его вытащили из моего тела - единственного места, где он был моим и был рядом. Где я его защищала. Как умела. Как могла. Что я могла положить в такую коробку? Перепачканную кровью латинскую перчатку кислотного синего цвета? Крик, которого не случилось?

— Ты с ума сошла?! - орет Валерия, когда я без сожаления беру этот «щедрый подарок» и, не долго думая, выбрасываю его в окно. Она падет с неприятным и громким жестяным звуком, как будто начинает отсчет новой жизни. К счастью - уже не моей, а ее. Той, в которой у нее тоже не будет ничего, и даже коробки. - Ты больная!

Она отчаянно высовывается в окно, и на мгновение мне даже кажется, что рискнет выпрыгнуть следом - всего третий этаж, в конце концов, риск сломать ноги или позвоночник не так уж велик, когда хочешь вернуть любимые побрякушки.

— Если бы ты действительно всем этим дорожила, то не принесла бы мне на откуп, - останавливаю новую порцию возмущений, и она вынуждена закрыть рот. - Ребенок - это маленькая жизнь, а не лошадь, за право на владение которой ты пришла торговаться.

— Поэтому ты его не получишь!

— Ты повторяешься.

— Ты никого из них не получишь!

Она несется к двери, потому что понимает - план не удался, и вместо того, чтобы показать свою силу и запугать меня мнимой несокрушимостью, она вот-вот потеряет даже ту слабую уверенность, с которой пришла.

— Меркурий уже подал на развод? - догоняю ее в спину.

— Кто? - Валерия поворачивается и я вижу ее залитое слезами лицо абсолютно раздавленной женщины.

— Отец моего сына, - объясняю я. Намеренно именно вот такой, отравленной для нее формулировкой. Он может быть миллион раз ее мужем, может быть ее любовником и хоть господом богом, но в нашем с ней споре он - отец ребенка, которого родила я, а не она. - И как, скажи пожалуйста, ты собираешься помешать мне забрать Вову?

Я впервые называю сына по-имени.

Потому что на холодном могильном камне, который я видела лишь однажды, и который все эти годы носила на себе как атлант - небесный свод, тоже написано это имя.

Меркурий говорил, что у них такая семейная традиция - называть именами дедов.

И почему-то, несмотря на весь ужас сказанных нами с Валерией друг другу гадостей, именно это рвет мою душу на части.

— Я… могу многое, - неуверенно говорит она.

— Если бы могла, то не пришла бы сюда со своими беспомощными запугиваниями и жалкими подачками.

И, конечно, она это знает. Как и то, что блеф не удался.

Она останавливается у двери, так и не решаясь провернуть защелку. Где-то там бегают люди, слышу крики и разговоры о том, что кто-то снова потерял пачку, кто-то не вовремя слег с желудком, у кого-то начался грипп и срочно нужна замена. Все это кажется таким мелочным на фоне того, что здесь, в этой маленькой комнатушке с узкими стенами и пятиметровым потолком, две безжалостно уничтоженных жизнь женщины делят то, что делить не хотят. И не могут.